Отец шел молча. Да и Гошке теперь что-то не хотелось разговаривать.
«Плохо как-то получилось, — думал он. — И ехать уже неохота…»
2
Весна всех подгоняет, всех торопит. Землю торопит, чтоб скорей она освобождалась от снега. Воду подгоняет, чтобы быстрей проносила она по рекам последние льдины, чтоб веселее бежала в ручьях и испарялась в лужах. Деревья торопит и траву, чтоб зеленели быстрее. Солнце, цветы, людей — всех подгоняет, всех торопит весна.
И по людям, даже под землей, в метро, весна узнается. По лицам, по одежде, по походке. Люди спешат, весело спешат, кто куда — неизвестно, но и их подгоняет весна. Какие-то чудаки лыжники с трудом протискиваются в двери вагонов. Будто у них и зимы не было, чтоб накататься всласть. А может, и правда за городом еще снега вдоволь? Торопятся люди с тяпками и лопатками, с малярными кистями и ведрами. Это, известно, дачники. Сезон на носу — самое время приводить дачи в порядок. А тут еще и рыбаки, и незаконные охотники, поскольку срок охоты не настал, и древние старушки, и ребятня с родителями… Всех подняла весна на ноги и закружила в веселом человеческом водовороте.
Попав в метро, Гошка сразу повеселел. Отец порылся в кармане и тоже заговорил:
— Подожди, я гривенник разменяю…
Гошка по натуре человек отходчивый. Отец произнес первую фразу — Гошку за язык не тяни.
— Народу-то! — произнес он.
— Ты лучше за руку держись! Не отставай! — посоветовал отец.
— Можно, я пятаки опущу?
— На, только один. Иди вперед!
— А ты? — спросил Гошка.
— Я — сам. Не задерживайся!
— Поезд! — заторопился Гошка.
— Не спеши! Давай сюда! — сказал отец.
Наконец они сели в вагон, и тут, кажется, отец тоже окончательно отошел.
— Как синяк-то? Болит? — вспомнил он.
Гошка и сам забыл про синяк под левым глазом, который посадил еще позавчера. В школе, на физкультуре, стукнулся. Синячище получился отменный. Физкультурница Нина Петровна даже пятаком его прикрыть не могла. Приподняла Гошку на руках к стойке брусьев и говорит: «Прижмись! Прижмись! А то синяк будет!» Вроде перепугалась она, хотя что ей было пугаться — Гошка сам о «козел» стукнулся. И виноват был сам — никто их к «козлу» не тянул. Завозились с ребятами перед началом урока: сначала он Павку Елисеева толкнул, потом Павка ответил. Ну, и налетел Гошка глазом на «козла», о мат споткнувшись. Вот теперь и синяк!
— Не-е! — ответил Гошка отцу. — Только когда зеваю, болит.
Через пять остановок они сошли. Миновали улицу, два переулка и свернули во дворик. Тут и был гараж. По нынешним временам — гараж отменный. Каменный. Утепленный. С водопроводом. И всего лишь на две машины. Не у каждого московского автомобилиста вообще есть гараж, а такой и подавно!
Почти новая, салатного цвета «Волга» стояла в нем гордая, чистая, блестя всеми своими хромированными частями. Как на выставке! И верно, пожалуй: Гошка глупость сказал про двор. Что ж красавицу такую во дворе, под открытым небом, держать?
Пока отец возился с машиной, Гошка покрутился вокруг гаража. Стукнул ногой по подтаявшему льду. Перегородил щепкой тонкий глубокий ручеек, бежавший вдоль деревянной ограды садика, и уже через минуту щепка превратилась в настоящую плотину. Вода заходила кругами, силясь столкнуть щепку. Ручьишко наполнился до краев, вышел из берегов, будто и впрямь был силен и неуёмен. Черная, хрипло мяукающая кошка подошла к ручью, видно, хотела перемахнуть в садик, но увидела свое отражение в воде и растерянно повернула назад. На длинных, почти вертикально торчащих из подтаявшего снега ветках кустарника шумно покачивались толстые воробьи. Ветки прогибались, воробьям было явно неловко сидеть на ровных, почти без единого сучка палках: они соскальзывали, трепеща крыльями, и вновь цеплялись за ветки, словно желали похвалиться друг перед дружкой.
В маленьком дворике было сыро. На двух веревках, протянувшихся от дома к садику, висело мокрое белье, и оно пахло весной. Солнце, закрытое крышами тесно прижатых домов, не попадало сюда. И почерневший снег здесь таял медленно, не то что в их дворе — просторном, светлом, растянувшемся сразу на целый квартал.
Отец выгнал машину из гаража. Гошка уже собрался открыть дверцу, но вдруг вспомнил:
— Пап! А машина-то сзади побита!
— Как? Где? — Отец выскочил из машины и бросился к багажнику. — Где? Где побита?
А Гошка весело запрыгал вокруг машины:
— Первое апреля — никому не веря! Первое апреля — никому не веря!
Отец от растерянности опустил руки и закричал:
— С ума ты сошел! Вот я сейчас тебе! И нашел чем разыгрывать — машиной!
Гошка перепугался:
— Да пап! Ну, я так! Первое апреля сегодня…
— Шутить тоже надо уметь! Нашел чем шутить, нечего сказать! — произнес уже спокойнее отец. — Ну ладно, садись! Двинулись! Как говорится, время — деньги…
3
И они поехали. Сначала по переулкам, где снег, сброшенный дворниками прямо на мостовую, разлетался из-под машины грязными брызгами. Потом по улицам, уже порядком подсушенным весной, а местами даже похожим на летние.
«Как здорово! — думал Гошка. К нему постепенно вернулось доброе настроение. — Машина своя — здорово! Красивая — здорово! Ехать так — здорово! Далеко ехать — здорово! И вообще все — здорово!»
Гошке казалось, что все прохожие смотрят сейчас на них. Смотрят и думают: «Куда это люди едут? Наверно, в интересное путешествие. Вот бы и нам так!»
— Пап! А все так могут, если захотят? — спросил Гошка.
Отец сидел за рулем тоже довольный.
— Что? — переспросил он.
— Ну, вот так, — пояснил Гошка, — чтоб машина была своя и ехать вот так… Как мы!
— Да как тебе сказать? — произнес, на минуту задумавшись, отец. — Все — не все… В общем, кто хочет, — может, пожалуй. Главное, жить надо уметь!
Гошка, хотя и не очень понял, сказал:
— Ага!
«Жить надо уметь!» — эти слова отца понравились Гошке. Понравились и непонятностью своей, и какой-то таинственностью, и гордым звучанием. «Жить надо уметь! Это здорово! — думал Гошка. — И красиво! И здорово!»
Но тут Гошка почему-то вспомнил про дом и совсем невпопад спросил:
— А мама вовсе не больна, а ты сказал, чувствует себя неладно.
Отец рассмеялся:
— Тебе что ж, в самом деле хочется, чтобы твоя мать колупала снег вместе с дворниками?
Гошка не понял, почему это плохо — разбрасывать снег во дворе? И он сам бы с удовольствием… И мама, наверно? И потом, там вовсе не одни дворники работали.
Но он почувствовал, что так не скажешь: по тону отца почувствовал — и серьезному и насмешливому.
И он сказал другое:
— Нет. Не хочу.
— Вот то-то и оно! — весело заметил отец.
Машина долго выбиралась из города на автостраду. Но и здесь город не кончался. Он тянулся вдоль дороги, захватывал пустыри, поля и даже овраги, соединялся с прежними большими и малыми городками и поселками и вновь прижимался к дороге. Где-то город даже взбегал на ближние и дальние холмы, врезался в леса и рощи.
— А это твой дом? — беспрерывно спрашивал Гошка. — А это?
— Нет, не мой, — говорил отец, — хотя эти дома тоже в нашем институте проектировались. А мой сейчас в другом месте строят, в Люберцах…
На шоссе мелькали светофоры и дорожные знаки; запарившиеся на солнцепеке милиционеры торопили водителей и пешеходов. Каменщики подгоняли бортики новых тротуаров. Под катками дымился свежий, неутрамбованный асфальт.
Гошка вспомнил, что года четыре назад, когда они переезжали на новую квартиру, и у них так было. Их дом стоял последним на недостроенной, перерытой улице, и прямо из окон Гошка видел конец города.
Но это давно было. Сейчас за их улицей не кончается город. И где он кончается — неизвестно.
А вот теперь, когда они едут с отцом по шоссе, Гошка увидел, как кончился город в другом месте. Город как-то сразу оборвался, мелькнув последними башенными кранами и коробками недостроенных домов. Исчезли катки и самосвалы, траншеи и заборы, светофоры и милиционеры. Отец поудобнее уселся за рулем и прибавил скорость. Впереди лежала ровная, сухая, почти пустынная воскресная автострада, и поля по сторонам, и леса, и рощи, и разбросанные по холмам деревеньки.