Оба торжественных дня сопровождались обильными пиршествами. Родиона за несколько дней до поездки постигло пищевое отравление. Сырым молоком. Врачи прописали строгую диету. И ему оставалось лишь завистливо взирать, какие отменные хамоны и сыры поедали мы с сопровождавшими меня в Овьедо друзьями — Рикардо Куе, его братом Винченцо, Филиппом Кайседо и специально прибывшим из Москвы на испанское торжество журналистом Сергеем Николаёвичем.
Моя воля застыла в летаргическом сне. Я изменила своему девизу «сидеть не жрамши». Горько каюсь. И увезла из Овьедо пару столь нежелательных килограммов калорий.
Следующее приятное нашествие калорий обрушилось на меня в Токио. Я была удостоена премии императора Японии. Журналисты называют ее нобелевской премией по искусству. Трудно удержаться, чтобы не задрать порядком нос. Балеринам до 18 октября 2006 года премию эту еще не присуждали.
Тут тоже последовала целая вереница торжественных церемоний. Но уже на японский лад. Очень японский. Премию вручал младший брат императора принц Хитачи. На торжественном обеде мне отвели столь же почетное место. Но теперь по левую руку от принца. На японский лад.
Награжденных было пятеро. Пучеглазая японская художница Кусама в кричаще-красном парике с челкой а-ля Марина Цветаева. Американский композитор-минималист Райх, в обязательной темно-синей бейсболке (может, он и спит в ней?), призванной подчеркнуть его неоспоримое величие. Седовласый немецкий архитектор Отто, построивший на полпути от аэропорта к центру города поразительный футбольный стадион в Мюнхене. Стадион, по своим техническим и эстетическим открытиям во многом опередивший время. Пишу сие уверенно, так как сама неоднократно посещала его и любовалась цветовыми превращениями гигантской чалмы в зависимости от команд, которые сегодня играют. Пятым был молчаливый тучный французский скульптор Болтански, о котором могу сказать лишь, что он скульптор. И что он из Франции. Его работы никогда не попадали в поле моего художественного внимания. В том, верно, вина моя, а не скульптора.
Кстати, с Японией пересеклась третья моя награда, о которой мне тоже хочется вам рассказать.
В середине дня 20 ноября 2005 года заверещал наш мобильник. Мы ехали с Родионом в машине по запруженной тысячами автомобилей московской улице. Родион передал мне трубку: это тебя. Неожиданно я услышала голос Путина:
— Майя Михайловна, поздравляю вас с днем рождения. И с орденом «За заслуги перед Отечеством» Первой степени. Звоню я вам из Токио. К сожалению, не смогу быть вечером на вашем юбилейном празднике.
— Я знаю, Владимир Владимирович, вы работаете двадцать пять часов в сутки, — говорю в ответ.
— Хотел бы меньше. Не выходит.
Так из далекого Токио из уст президента пришла ко мне весть о высокой награде. Теперь я кавалер трех орденов «За заслуги перед Отечеством». Третьей, Второй и Первой степеней. И первая женщина в России, увенчанная торжественным орденом Первой степени (с обратной стороны выгравирована цифра 10).
К событиям моей жизни хочу отнести и премьеру оперы Родиона Щедрина «Боярыня Морозова».
Лет двадцать, а то и все двадцать пять, предшествовавшие ей, я слышала долгие разговоры о протопопе Аввакуме, боярыне Морозовой, ее сестре, сыне Иване, староверах, юродивых, царе — «тишайшем» Алексее Михайловиче. Слышала, как Родион переговаривался по телефону с академиком, петербуржцем Панченко. Панченко отвечал на звонки только между восемью и девятью часами утра. В тот час, когда я лишь просыпалась, чистила зубы, причесывалась, словом — в самое неподходящее для меня время. До моих ушей доносились клочки фраз: «земная темница», «град Боровск», «царская кравчая», «кандалы», «дыба», «цепи»…
Все эти годы Родион возил с собой ксерокопию «Жития протопопа Аввакума», испещренную его пометками. Иногда читал мне пронзительные письма Аввакума к боярыне Морозовой. Я отмечала, что время от времени он брался за работу, но внезапно остывал. Говорил, что никак не может подобрать ключ, ход к мощно завлекавшему его сюжету.
И вдруг непредвиденный случай. Давний друг Щедрина хормейстер Борис Тевлин, всегда заканчивавший всякий разговор с ним по телефону словами «пиши для хора» (это заменяло ему общепринятое «до свидания»), напомнил Щедрину о своем юбилее:
— Напиши что-то новенькое для хора к моему концерту.
— Когда он будет?