Андрей Лазарчук: Откуда взялось это «ведь»? Если задуматься, то мы выцедим из множества признаков, отличающих мусульманина, два: ему делают обрезание, и он рано встает по утрам, чтобы помолиться. Давайте введем всеобщую утреннюю зарядку — и, скажем, прищипывание. Тем самым мы уравняем шансы.
Святослав Логинов: Вне зависимости от того, развернутся ли полномасштабные войны, мир, основанный на христианском менталитете, уже обречён. Цивилизация, придерживающаяся моногамии, не может выдержать демографического давления общества, основанного на нормальных принципах. И это уже давно ясно всем, кроме европейцев. Как сказал покойный Ясир Арафат: «Наше главное оружие — матка арабской женщины». Нас не надо убивать, мы вымрем сами, а они размножатся. Уже сейчас в Париже курдов и арабов больше, чем этнических французов, а ведь процесс только начался. Иной вопрос — победит ли ислам? Ведь существуют Индия и Китай, а их менталитет также основан на полигамной семье.
Евгений Лукин:
Сама по себе пассионарность (проще говоря, отмороженность) ничего не решает. Достаточно оставить мусульман в покое — и они тут же передерутся между собой. Боюсь, однако, что господа демократы в покое их не оставят и доведут-таки до объединения. Так что прогноз более чем вероятен. Если меня к тому времени не пришибут, с удовольствием посмотрю, как наши коммунисты-выкресты (бывшие атеисты, нынешние православные) будут спешно мотать на калган чалму и раскатывать коврик для намаза.
Подумать только, а ведь в течение пары веков ислам считался эмоционально выдохшейся религией! Однако вот раздразнили, вооружили… Гальванизировали.
Сергей Лукьяненко: Исламские экстремисты просто пользуются более древними, а потому более подлыми и агрессивными методами — теракты, захват заложников, — не брезгуя и традиционно-европейскими — ложь через СМИ, торговый шантаж (страны исламского мира не создают ничего ценного для западной цивилизации, но сидят на нефтяной трубе).
Ислам (в радикальном течении) допускает и более того — прямо рекомендует ложь по отношению к «неверным», уничтожение представителей иных религий и верований. Да, если христианство окончательно обеззубеет — то ислам придется останавливать китайцам. L Бог им в помощь. Но я надеюсь, что христианский мир образумится и вспомнит времена Крестовых Походов. В таком случае исламу придется измениться и стать терпимее. На самом деле, он к этому способен. Любая религия может трансформироваться как в сторону войны, так и в сторону мира.
Геннадий Прашкевич: Кто это вам сказал?
Отсечь голову человеку, не раздумывая, не страдая, это не пассионарность, а дикость. Привнести в мир еще какой-то процент дикости — не значит выказать себя пассионарным. Пассионарность — это экспансия. Прежде всего экспансия. Переберите страницы истории и сравните, как менялись в течение столетий границы России и тех самых регионов, которые вы называете пассионарными.
Вячеслав Рыбаков: Что же касается ислама, то он ведь только европейцу кажется единым. Он тоже очень разный. Как о христианстве и даже, возьмем мельче, о православии нельзя судить по каким-нибудь хлыстам и трясунам, так и об исламе нельзя судить по ваххабитам и талибам. В христианстве, скажем, теоретически можно найти элементы антисемитизма. Куда уж тут денешься: распяли так распяли, всей площадью кричали Пилату: «Распни его»! Но акцентировать на этих элементах внимание и делать из них политические выводы станет только тот, кто по тем или иным причинам, как правило, весьма далеким от истовой веры, хочет раскрутить политический или даже силовой конфликт. То же — и в исламе.
А считать всех преступников и насильников более пассионарными, чем непреступники и ненасильники, просто потому, что от них шума и крови больше — это очень распространенная ошибка, стоившая человечеству немало слез. Эпилептик во время припадка выглядит куда более решительным и активным, чем, скажем, человек, пишущий стихи или размышляющий о всемирном тяготении. Мелкая тоталитарная секта большевиков громче всех обещала очистительную бурю и потому казалась наиболее пассионарной — и таки свихнула мозги значительной части населения, и та пошла за большевиками. О последствиях долго говорить не нужно.
Может, кстати, показаться, что я в данном пассаже себе противоречу — не одобряю большевиков и октябрьский переворот, но в то же время кручинюсь о распаде СССР. Но это только кажется. Если система уже возникла, сложилась и утихомирилась, то в значительной степени уже все равно, как именно она родилась. Все равно — кровь уже пролита, обратно ее в жилы жертвам социальной судороги не впрыснешь. Но когда кровь уже давно перестала литься, всякая попытка отменить сложившееся положение и начать с нуля — есть не более чем новая социальная судорога, провоцируемая новой сектой и чреватая новой кровью. К тому же десятки лет исторических усилий выбрасываются псу под хвост, и люди сами себя сбрасывают на полвека, а то и на век назад. Китайская модель социализма тоже возникла на огромной крови — но там, все вовремя для себя уяснив, не стали пытаться начать с нуля, а просто направили уже существующую жизнь в надлежащем направлении. Мы дали свободу ругать, воровать и ломать — китайцы дали свободу производить и обустраиваться. Если сравнивать наши достижения с китайскими, преимущества второй методики становятся очевидными.