Я не знал, в чем было дело, но догадываюсь, что там была какая-то трагедия любви. Графиня, говорят, очень любила своего мужа… Ну а он… Ведь вы же знаете графа С. … Его похождения известны всему Парижу…
Впрочем, я скоро забыл эту историю. Какое дело Давиду до романов его клиентов? Я почистил старое золото и положил браслет на видное место в витрину. Его купил у меня уже через неделю полковник Р., чтобы подарить своей возлюбленной Мадлэн Дорэ… Вы помните, конечно, сестер Дорэ, «королев воздуха», имя которых долго не сходило со столбцов французской печати?
— Ну, еще бы! Все газеты были полны заметками о трагической участи обеих сестер. Одну из них, если не ошибаюсь, зарезал из ревности ее любовник, другая сделалась жертвой несчастного случая в цирке?
— Ну вот, полковник Р. подарил браслет своей возлюбленной Мадлэн. Мадлэн была особа легкомысленная. Она была красива, гораздо красивее своей сестры. У нее была масса поклонников. Ей доставляло высшее наслаждение мучить их, натравливать друг на друга…
Но не со всеми можно играть… Это пришлось узнать Мадлэн в ту страшную ночь после бенефиса… Полковник Р., которого сначала подозревали в убийстве, доказал, что он ушел от Мадлэн в 3 часа ночи, а убийство, по заключению врачей, было совершено часов в 6 утра… Ну, да что я рассказываю — вы же знаете все это из газет…
— Помню, помню… И как убийца-наездник пришел в полицию и сознался… Но какое же отношение имеет браслет к смерти Мадлэн?
— Ее убили именно в тот день, когда она получила браслет… И он был на ее руке… Адольфин часто потом со слезами на глазах рассказывала мне, как она увидела в то утро сестру: кровь на белой ночной рубашке, кровь на руке… и этот рубин, как капля крови…
— Все это очень поэтично, милый Давид, но я советовал бы вам ближе к делу… Или это все?
Давид грустно покачал головой.
— Нет… Не все… Наследницей после Мадлэн была, — продолжал он, помолчав, — Адольфин, ее младшая сестра, Они не особенно ладили и никогда не жили вместе. Сестры были слишком различны во всем. Адольфин была скромной девушкой и сумела, несмотря на свою молодость, так поставить себя, что ее уважал даже грубый цирковой персонал. После смерти Мадлэн она поселилась там, наверху… Она продала мне много вещей своей сестры. Адольфин нуждалась в деньгах, а заводить богатых поклонников не хотела… Мы встретились сначала случайно на лестнице… Потом она приходила ко мне продавать вещи… После стала заходить поболтать… Славная Адольфин! Она была так добра к старому Давиду, так ласкова и предупредительна. У меня никогда не было дочерей… Я привязался к ней, как к дочери… Когда она входила в магазин, мне казалось, что солнце озаряет комнату…
— Да я вижу, вы были просто влюблены в нее, — неосторожно пошутил Я.
Лицо Давида стало грустным и я пожалел о сказанных словах.
— Что я — я старый, седой еврей… А она была известная артистка… Но она была очень добра к старому Давиду…
Я относился к ней, как отец, и меня очень огорчило, когда я заметил, что ее по вечерам начал провожать какой-то господин. Два раза он зашел даже к ней наверх… Однажды я увидел его ближе и узнал. Это был капитан В., имевший со мной раньше финансовые дела, крайне легкомысленный человек из аристократической семьи. Я, грешным делом, подумал, что Адольфин пошла по стопам покойной сестры и, на правах старого друга, решил предостеречь ее.
Но она улыбнулась своей светлой улыбкой и отвечала:
— Вы напрасно думаете это, Давид… Это — мой жених. Да, да, он женится на мне…
Я в душе сомневался в искренности его намерения. Впрочем, я знал капитана В. за человека, хотя довольно легкомысленного, но вполне порядочного. Я от души пожелал счастья моей маленькой Адольфин.
Сначала она часто рассказывала о женихе, с гордостью любящей женщины выискивая в нем новые и новые хорошие качества. Потом стала говорить реже, и наконец, начала совсем избегать разговора о нем. Адольфин заметно начала грустить. Я понял, что она переживает всю тяжесть первого разочарования. Я в душе возненавидел легкомысленного капитана, который не сумел оценить привязанности этого милого ребенка, но расспрашивать не хотел, пока не придет она сама и не расскажет мне своего горя.
Однажды в воскресенье зашла она ко мне после дневного представления, расстроенная и бледная. Я хотел дать ей время успокоиться, и, чтобы затеять посторонний разговор, сказал, указывая на браслет:
— Вы раньше не носили его, мадемуазель Адольфин?
Но я был сам не рад этой вырвавшейся у меня фразе. Глаза ее сверкнули злым огнем, она враждебно посмотрела на красный глаз браслета и ответила: