Года три не был я в Париже. Я не вернулся бы и теперь, но меня призывали неотложные дела, — умерла моя тетка, и мне надлежало привести в порядок вопрос о наследстве.
Я не наводил справок о Клэр, я не знал даже, жива ли она. Впрочем, как-то, около года назад, мне сообщили, что, вскоре после развода со мной, она вторично вышла замуж, но как-то неудачно. Я же знал, что Клэр никогда не найдет счастья.
Но рана еще не зажила — я все еще любил Клэр, хотя старался заставить себя не вспоминать о ней…
Открыв ящик своего письменного стола, я наткнулся на браслет старого Давида с его несчастным кровавым камнем. Долго смотрел я на этот красный камень, искрившийся и переливавшийся при свете горевших в камине углей. Что за тайная сила в нем? Почему он приносит проклятие всем, кто имеет несчастье его коснуться? Может быть, Давид знает больше, чем хочет сказать. Ведь эти старые евреи, говорят, знакомы с многими науками, которых не знает или не признает современный ученый.
Я должен узнать тайну браслета!
Давно уж не был я в темном переулке, где находится магазин Давида. Много изменилось там за эти годы, изменился и дом Давида. Окна были закрыты, дверь магазина заколочена, вывеска как-то потускнела, на грязных и без того стенах образовались новые подтеки.
Может быть, сегодня какой-нибудь еврейский праздник? Может быть, Давид переехал в лучшую часть города? Я решил, что звонить и стучать напрасно, и обратился к стоявшему недалеко полицейскому. Тот уверял меня, что дом стоит заколоченным больше года и что о хозяине ему ничего не известно. Только грязный, оборванный мальчишка, слышавший мой вопрос, оскалил зубы и с каким-то злорадством сказал:
— Жид умер! И уже давно!
Я дал ему на чай и медленно побрел по улице…
СТАРАЯ НАСЫПЬ
Будучи студентом Московского университета, я был командирован на практические работы в одну из северо-восточных губерний. Там производились предварительные изыскания по постройке новой железнодорожной ветки. Места были хлебородные, и можно было только удивляться, что не догадались сделать этого раньше, тем более, что до ближайшей станции было всего семьдесят верст. Теперь было решено построить там узкоколейку.
По правде сказать, я немного удивлялся, как странно был составлен вчерне — конечно, там, где-нибудь в центре — план. Почему-то в некоторых местах предположено было отхватить целые участки прекрасной крестьянской земли, оставляя в стороне лес. Разве не лучше было пожертвовать частью казенного леса, чем портить поля? Бог их знает, чем они руководствовались… Мое дело маленькое…
Не могу сказать, чтобы я был слишком доволен своей судьбой. Работа была сама по себе интересная — но я буквально не знал, чем занять свой досуг, а свободного времени у меня была масса. Инженер был человек мрачный и неразговорчивый, добиться от него слова было очень трудно. Помощник его каждую свободную минуту бывал пьян. Жил я у крестьян. Нечего и говорить про то, что отношение к нам было, если и не прямо враждебное, то все же не особенно приветливое. Вполне понятно: ведь мы производили работы на их лугах и крестьянам было ясно, что мы намерены отхватить куски их земли. До ближайшего города было восемь верст, да и делать там было нечего. Кроме «рестораций» — а в них я не хожу — было одно жалкое кино, где показывали всегда какую-то допотопную программу. А в единственной библиотеке, кажется, кроме классиков да старой «Нивы» и «Природа и люди», получить было нечего. С тоски я стал перечитывать и Достоевского, и Гончарова, и даже Гоголя… Но вскоре и в библиотеке, кажется, не осталось ничего… Да и дорога в город была скверная, часто не пойдешь. Оставалось одно — гулять, гулять… Да, если позволяет погода.
Было воскресное утро. Не люблю воскресенья. В будни-то еще полдня уходит на работу, а в воскресенье буквально не знаешь, что делать. Крестьяне потянулись в церковь. Она была в трех верстах. Я, хотя и жил в деревне уже третью неделю, но как-то не удосужился еще побывать в церкви. Не скажу, чтобы я был неверующим — просто, как вся тогдашняя молодежь, был вполне равнодушен к религии. Вернее, к ее обрядам. Да к тому же два последних воскресенья шел дождь, и я предпочитал спать до полудня.
Я вышел в лес; там я исходил уже многие дороги и тропинки, но сегодня решил свернуть на зеленую дорожку, на которой не был еще ни разу. Она давно привлекала меня, но, так как всю вторую половину апреля были непрерывные дожди, то на дороге стояли кое-где настоящие озера и пройти было немыслимо. Но теперь я заметил, что дувший последние три дня северный ветер подсушил. Было еще, конечно, сыро, но в высоких сапогах, как у меня, пройти было можно. Живописная дорога эта вела между целыми рядами одетых свежей зеленью лип и берез, кое-где перемежающихся елями. На солнце, несмотря на середину мая, было уже жарко, а здесь хорошо. Где-то в чаще, у темной лесной воды, начинал соловей. Над лесом плавал звон сельской церкви. На всем была разлита благодатная радость майского утра. По дорожке, видимо, не ездили уже давно. Она местами заросла совсем. Посреди колей, из которых выбивалась трава, выскакивал смешно какой-нибудь одуванчик, душистая лесная гвоздика, а то и целые кустики — молодая береза или ель. Я осторожно обходил их — будущий лес…