Звездное небо было над рощей. И над всем царила одна, белая, ослепительная, властная, повелительная звезда.
— А, ты еще в постели? В такое чудное утро? Узнаю моего Мишутку! Даже в такой чудный солнечный день валяется он, Бог знает до которого часа, в постели! Неужели кутнул вчера? Где? Был в городе?
— Какое там кутнул. Работал до поздней ночи.
— Работал? — вопрос прозвучал недоверчиво.
— Гуляя днем, я набросал эскиз. Потом тщательно обдумывал детали. А вечером пошел посмотреть, как там при лунном свете.
Я хотел рассказать ему идею моего нового полотна, но Федя перебил меня.
— Подожди, об этом после. Я же знаю — когда ты начнешь говорить о своей картине, это продолжается всегда долго. А я ведь приехал к тебе не один. Угадай, кто со мной? Не можешь? Ах, ты! Воспользовавшись последним, может быть, теплым днем, приехали со мной: Зиночка с мужем, Надя.
Имя это, как и ожидал Федор, произвело на меня магическое действие. Я живо вскочил с постели и стал одеваться: Надя была моя очередная любовь. Она была очень красива. Да разве может любить художник женщину, в которой нет красоты?
Мне казалось иногда, что Надя меня все-таки не любит. Не то что бы я подозревал, что она играет мною — я никогда не замечал ничего такого, что могло бы возбудить во мне ревность, в ее отношении к другим мужчинам. Но все-таки я чувствовал, что в наших отношениях было что-то не то.
Мне страшно хотелось поговорить с ней. Может быть, сегодня представится случай?
Они ждали нас в саду и очень смеялись, что я спал так долго. Кроме тех, кого назвал мне Федька, с ними была еще Олюся. Никто никогда не называл — да и не мог бы назвать иначе — миниатюрную девушку с золотистыми (говорю так, чтобы она не обиделась — они-то были попросту рыжими) волосами. Ужасно веселая, живая, она вертелась как на пружинке. Ни минуты, как птица, не могла она посидеть на месте, хохотала из-за всякого пустяка, искала у каждого смешных сторон. Многие мужчины, знаю, были от нее без ума. Но Олюся совсем не в моем вкусе. Сегодня ее присутствие просто раздражало меня. Я знал — раз она с нами — не удастся побыть с Надей наедине ни минуты. Это портило мое благодушное настроение. Я должен был взять себя в руки, чтобы любезно принимать гостей.
Они отказались от чая, желая закусить в лесу. Предложили взять с собой какой-нибудь чайник и там же «на лоне природы» вскипятить чай.
— Чай для дам, — сказал Федя, — для нас есть, конечно, нечто посущественнее.
— А чай будем кипятить на костре! На костре! — кричала Олюся.
Я с трудом уговорил ее взять с собой спиртовку — чего там возиться с костром, ветки теперь сырые, последнюю неделю было ненастье. Только второй день солнышко. Олюся немного надулась. Она привыкла, чтобы все ее капризы, как бы они нелепы ни были, исполнялись беспрекословно.
В лесу было скучно. Олюся носилась, как собачонка, не давая мне сказать Наде ни слова, мешая даже моему разговору с Федей. Мы сделали привал в моей роще, Олюся убежала зачем-то к морю, и я этому несказанно обрадовался. Но оставить моих гостей и отойти с Надей было неудобно. Да и Надя не согласилась бы. Она очень щепетильно держалась различных мещанских условностей.
Пользуясь отсутствием Олюси, я хотел было подсесть к Наде, но помешала Зиночка: она стала ей что-то рассказывать — нудно и пространно. Я сел около Феди, который взялся смотреть за чайником.
— Ну, Мишка, теперь можешь рассказать о своей новой картине.
Я достал свой блокнот, где был карандашный набросок, и стал объяснять.
Надя подошла и нагнулась через мое плечо.
— Ах, это здесь, — узнала она, — ну, а в каком освещении вы думаете это написать? В таком солнечном?
— Нет, у меня другая мысль. Я хочу написать при вечернем. — И я стал знакомить их со своей идеей. Они слушали внимательно. Что Зиночка не понимает ничего, было для меня аксиомой — да это было мне безразлично. Я знал, что Федя понимает. Знал, что Надя интересуется моим творчеством и понимает его. Я советовался с ней не раз, еще перед тем, как картина бывала закончена.
— Так, говоришь, большая звезда стояла здесь, над рощей? После одиннадцати? Что здесь (Федя оглянулся на солнце) — юго-восток? Да, конечно. Значит, это был Юпитер… Около полуночи он должен быть именно здесь. — Он ткнул пальцем куда то между ветвей. — Он восходит после одиннадцати.
— Пальцем в небо, пальцем в небо! — раздался за спиной его насмешливый голос.
«Уже! — с досадой подумал я. — Не могла остаться у моря подольше». — Но, взяв себя в руки, я сказал любезно:
— Чай поспел, Олюся.