— Значит, все-таки они там барахтаются, — выслушав Егора, произносит Захар. Его бесцветные, реденькие брови смыкаются у переносья, а плечи поднимаются кверху. — Не понимаю! Откуда вы взяли такие данные? Ведь немцы совершенно не подозревают о десанте. Проверю, возможно, рыбаков приняли за фашистов. В термосе ваш обед, я пошел к командиру роты.
Беру газету. Внимание привлекает заголовок «По фашистскому самолету из ручного пулемета». Читаю вслух:
— «Рота совершала марш. Неожиданно в воздухе появились вражеские самолеты. Командир отделения Захар Шапкин, пренебрегая смертельной опасностью, смело открыл из ручного пулемета уничтожающий огонь по воздушному врагу. Вокруг рвались бомбы. Но мужественный боец продолжал единоборство с фашистскими стервятниками до тех пор, пока самолеты врага не были отогнаны. Командир роты объявил Шапкину благодарность. А недавно за новые ратные дела Шапкина назначили командовать взводом. Однополчане горячо поздравили мужественного воина и пожелали новых славных боевых дел.
— Написал все же, — говорит Егор. — Надо поздравить старшего сержанта.
— Обязательно, — соглашается Чупрахин, открывая термос с горячими пахучими щами.
Вбегает Беленький. Он шепотом сообщает:
— Только вам, по секрету, смотрите — никому… Через два дня в бой, туда, — он показывает на оконце и тянет: — Де-ла-а! Пришла пора желанная, пришла…
— Писать будешь о нас? — спокойно, без тени иронии спрашивает Чупрахин, набивая рот гречневой кашей. — Пиши, Кирилка, пиши. Ты теперь там, в верхах, при командире, тебе виднее…
— Да нет, товарищи, — поясняет Беленький. — Я же, как и все, пойду вместе со взводом. В штабе временно работал. Оно, конечно, — переходит на шепот. — С одной стороны, если бы кто-нибудь из вас сказал политруку обо мне: так, мол, и так, газетчик; с другой стороны, нельзя ли его как-то зачислить ну, скажем, в медсанбат, пусть освещает нашу боевую жизнь. А самому неудобно об этом говорить.
— Конечно, — соглашается Чупрахин и трясет газетой. — Читали, как ты тут о взводном написал. Радуйся, Философ, в люди выходишь. И выйдешь, если тебя волной с палубы не сшибет.
— Так бывает? — интересуется Беленький и меняется в лице: черные с густыми ресницами глаза расширяются, потом хмурятся. — Нет, серьезно, Иван? Я никогда не бывал на море. Первый раз в жизни придется…
За окном поднимается ветер. Он гудит протяжно, с надрывом. Чупрахин успокаивает Беленького:
— Ничего, Кирилка, море как море. Перепрыгнешь. Только зайцы боятся воды.
5
Завтра во взаимодействии с моряками Черноморского флота и Азовской флотилии пойдем на штурм Керченского полуострова. Этим заняты все наши мысли. Только что закончилось открытое партийное собрание. В нашей разведроте — восемь коммунистов и пятнадцать комсомольцев. Почти все выступили в прениях. Чупрахин говорил, что он будет разминировать фрицев аккуратно, без лишнего шума, но так, что от страха закрутятся в гробу ихние большие и маленькие фридрихи и кайзеры, а Гитлера по этой же причине хватит падучая болезнь.
Кувалдин, как всегда, был немногословен. Теребя в руках шапку, он пробасил:
— Как командир первого отделения, приказываю всем быть в первых рядах. А остальное я доскажу там, на полуострове, автоматом и гранатой. Фашист, он такой язык понимает лучше. Порядок.
С подъемом произнес речь Беленький. Говорил он долго, делая большие отступления «в глубь веков». От усердия у него нос покрылся обильным потом. Закончил призывом бить германца по-шапкински, не зная страха. Сам Захар не выступал. Он только с места заявил:
— Я человек беспартийный. Но свой голос присоединяю к словам коммунистов и комсомольцев.
Решение было коротким. Его зачитал политрук:
— «Мы, коммунисты и комсомольцы, бойцы и командиры разведроты, заверяем советский народ, родную партию в том, что без страха и колебания идем на штурм Керченского полуострова и, чего бы это нам ни стоило, с честью будем сражаться за полное освобождение советского солнечного Крыма от фашистской оккупации. Всем коммунистам и комсомольцам быть в первых рядах, штыком, огнем автомата и гранатой бить гитлеровцев до полного разгрома. В бою поддерживать друг друга, не оставлять в беде товарища».
Потом пели «Интернационал». Его подхватила в стороне соседняя рота. И песня покатилась по всей окрестности. Пели артиллеристы, саперы, моряки, танкисты, пели авиаторы в капонирах полевого аэродрома.