Звуки гимна и сейчас еще продолжают звучать в ушах. Мы сидим молча. Один лишь Беленький суетится: он готовит корреспонденцию о прошедшем собрании. Кирилл уже не раз бегал к политруку, и, кажется, Правдин сказал ему: «Пиши — отошлем». Теперь Беленький всем нам не дает покоя: требует, чтобы выслушали начало, или, как он говорит, запевку к статье. Это начало он дополняет и изменяет через каждый час и сразу же после этого просит послушать его. Больше всех достается Егору: он коммунист, и ему нельзя отказать в просьбе Беленькому, но Кувалдин на слова удивительно туг, ему легче отрыть окоп в полный профиль, чем на глазах у людей произнести десяток слов.
Кирилл хватается за голову и начинает отчаянно тереть виски. Он всегда так делает перед чтением своих корреспонденции. Кое-кто пытается выскочить из землянки. Но Беленький спешит загородить собой выход:
— Товарищи, дело общественное, я, собственно, для вас же стараюсь.
— Ведь слышали же! — со стоном говорит Мухин.
— Пусть читает! — кричит кто-то из дальнего угла землянки. — Красиво. Читай, Кирилл!..
Беленький, сбросив шинель, протягивает вперед руку с листками.
— «Товарищи!» — с дрожью в голосе начинает он. — К вам обращаюсь я, мои боевые по Керченской баталии друзья…» Ну как? — спешит спросить Кирилл. — Понятно?
— Порви, — советует Егор. — Звону много, а толку мало.
— Как? — удивляется Беленький. — О диалектике есть? Есть. О стратегии упоминаю? Упоминаю. Нет, Кувалдин, ты плохо слушал. Возьми почитай…
— Правильно, он плохо слушал, — с серьезным видом говорит Чупрахин.
— Смеешься, — прерывает Беленький Чупрахина. — Совершеннейший баламут! Вот сейчас пойду к политруку, и он скажет: «Хорошо». Да, да! Разрешите, товарищ командир взвода. Я быстро…
— Иди! — отпускает его Шапкин.
После ухода Беленького в землянке вновь наступает тишина, но длится недолго — нарушает Мухин. Он вспоминает, как первый раз прыгнул с причала в воду и удивился: очень холодная.
— Неженка! — замечает Чупрахин, подбрасывая в печурку дрова. У Ивана быстрые, озорные глаза, курносый нос, чуть перекошенные губы; он задиристый, смешной.
— Тебе что! — в ответ басит Егор. — Моряк, можно сказать, первый министр у водяного.
— Бери выше! — не моргнув, режет Чупрахин. — С детства привычный к холодной воде. Когда мне было двенадцать лет, один дружок посоветовал обливаться холодной водой. Говорит: «Ты, Ванька, хилый, полезай в колодец и закаляй организм». — «Как же туда полезу?» — спрашиваю. Отвечает: «Пара пустяков! Садись в ведро, я тебя спущу». Согласился, дурак. Дело было вечером. Опустил и кричит: «Ванька, поболтайся там маленько, я отнесу воды домой!» Понес и забыл про меня, подлец. Сижу, совсем окоченел. И кричать боюсь — отец выпорет. И сам выбраться не могу. «Ну, — думаю, — пропала моя организма!» К счастью, в это время у колодца остановились старик со старухой лошадей напоить. Опустили ведро. Я, конечно, сел в него и молча держусь за цепь, боюсь слово произнести: как бы дед с испугу вновь не окунул. Только начал приближаться к срубу, как прыгну — и уцепился за край сруба. Старик как заорет: «Свят, свят, свят! Водяной!» Старуха — в обморок. Кони рванули в сторону. Беда-а…
— И ты проснулся? — замечает кто-то.
— Это правда. Потом отец так закалил мне ремнем одно место, что месяц не мог сесть. Ел стоя.
Бойцы смеются. Чупрахин, довольный своим рассказом, хитровато улыбается, поглядывая по сторонам. В землянку заходят Шатров и Сомов.
— Весело живете! — говорит подполковник и обводит строгим взглядом, кажется, вот-вот с его уст слетит команда. Он строен, подтянут, будто собрался на парад и забежал что-то сообщить нам.
Иван уступает Шатрову место у печки:
— Погрейтесь, товарищ подполковник.
— Спасибо. Не замерз. Скажите, кто из вас в Крыму бывал?
Поднимается Шапкин:
— Я.
— Где и когда?
— В поселке Владиславка. Родился там, но жить почти не жил. Мальчонкой уехал оттуда в Ростовскую область.
— Это и у меня бабушка родилась в Багерово, — хихикает Чупрахин, держа в руках полено.
— Шутки неуместны! — поворачивается к нему Сомов. — А вы, товарищ Мухин, где жили? — спрашивает лейтенант Алексея.
— В Развильном, что под Сальском.
— Значит, никто из вас не жил на Керченском полуострове? — продолжает подполковник.
Он прикалывает к стенке газету, на которой красным карандашом аккуратно вычерчена карта полуострова.
— Смотрите сюда. Это, — говорит он, показывая карандашом на черные кружочки, — населенный пункт Мама-Русская, это мыс Зюк, мыс Тархан, мыс Хрони, это крепость Еникале, город Керчь и южнее населенный пункт Камыш-Бурун…