— Шапкин, бери правее! — командует политрук.
— Черт возьми, уперлись в отвесную кручу! — поглядывая по сторонам, сердито отзывается Захар.
Чупрахин прыгает в сторону, бежит вдоль обрыва:
— За мной, братва, здесь выход!
Устремляемся вслед за Иваном. Неожиданно на пути вырастает пулемет противника. Падаем между камней. Пули звонко секут скалы. Егор поворачивается к Шапкину:
— Надо убрать этого гада. Разрешите?
— Погоди…
— Что «погоди»! — возражает Чупрахин, ерзая на животе. — Пошли, Егорка, линия одна — вперед! — поднимается он.
Ползем к проходу. Одна-за другой рвутся гранаты. Карабкаясь по скалам, преодолевая кручи, наконец достигаем небольшого плато. Впереди, теряясь в утреннем тумане, виднеется населенный пункт. Оттуда бьют немецкие минометы. Мины падают почти рядом. Их разрывы похожи на тявканье молодых собак. Снова вижу политрука. У него на левом рукаве пятна крови.
— Кто здесь коммунисты? — громко спрашивает он залегших бойцов.
— Все мы сейчас коммунисты. Я коммунист, — быстро орудуя саперной лопатой, отвечает Кувалдин.
— А я комсомолец, матрос, — кричит Чупрахин, продолжая наблюдать за поселком.
К политруку, запыхавшись, подбегает Беленький:
— Товарищ политрук, командир роты тяжело ранен, не может встать.
— Приготовиться к атаке! — резко, будто кто разорвал крепкое полотно, раздается голос политрука. — Я командир, слушай мою команду!
Из-за скалы артиллеристы выкатывают орудие. Замков подбегает к Правдину.
— Сейчас поможем, — говорит он и тут же подает команду расчету: — Огонь!
— В атаку! — зовет Правдин и, согнувшись, бросается вперед. В правой руке он держит автомат и стреляет на ходу.
Догоняю политрука. Чувствую, что он задыхается. Рядом замечаю Кувалдина и Чупрахина. Стараюсь не отстать от них.
— Урра-а! — басовито кричит Кувалдин.
Десятки голосов подхватывают призывный клич. Кто-то, сраженный пулей, падает справа, слева, впереди… Но остановиться уже нельзя: до вражеской траншеи не более двадцати метров. Отчетливо видны перекошенные лица гитлеровцев.
— Урра-а!..
— Аа-аа-аа, — откликается на флангах.
— Аа-аа-аа, — напрягаю голос и перебрасываю свое тело через траншею.
Кто-то хватает меня за ногу. Падаю, повернувшись назад, вижу: бледный, с оскаленным ртом фашист. Пытаюсь вырваться. На помощь подбегает Мухин. Он бьет гитлеровца прикладом по голове.
Поле боя уже не оглашается сплошным гулом. «Ура» гремит лишь в местах, где немцы еще оказывают сопротивление.
— Не останавливаться! — предупреждает политрук. — Выходить на западную окраину поселка. — У Правдина черное лицо, раненая рука лежит на груди, подвязанная поясным ремнем. Без шинели, в ватной телогрейке, он кажется еще выше.
Залегаем у каменной ограды. Наступает затишье. Вдруг с крыши дома ударил автомат. Пытаемся определить направление огня. Шапкин приказывает мне узнать, кто это стреляет. Делаю несколько коротких бросков — и вдруг с крыши падает на мерзлую землю фашист.
— Ха-ха-ха, — кто-то хохочет вверху. — Не бойся, он обезвреженный.
Задираю голову: Чупрахин, улыбаясь, прилаживает к коньку крыши кусок кумача. Вражеская мина рвется за оградой.
— Ишь как злятся, цвет им не нравится.
Водрузив флаг, Иван спрыгивает на землю.
— Воюем! — говорит он. — Знамя-то развевается… Красное, наше, советское.
Из окошка подвала выглядывает стриженая головка мальчика.
— Дяденька, теперь можно? — спрашивает паренек Чупрахина.
— Теперь вылезай, — отвечает Иван и протягивает руку, помогая мальчишке выбраться из подвала. Мальчик по-взрослому докладывает Чупрахину:
— Геннадий Захарченко, разведчик из катакомб.
Иван тащит его за угол, в безопасное место, и рассказывает мне:
— Подполз к дому, вижу: из подвала смотрит на меня эдакая симпатичная рожица и серьезно предлагает мне свою помощь. Сиди, говорю, там, без тебя управлюсь. Ты как же сюда попал? — спрашивает Иван у Геннадия.
— Я из катакомб. Ночью ходил в село за картошкой, а когда возвращался, фашисты взорвали вход в каменоломни. Наши, конечно, там погибли. Пришлось обратно в село идти. Спрятался в подвале. Пять дней сидел… И тут вы пришли. Возьмите меня с собой. Я здесь все тропы знаю, умею стрелять из автомата. Возьмите, не пожалеете. У меня даже граната есть, — похвастал вдруг он и достал из кармана завернутую в тряпицу лимонку. — Настоящая, только нет запала.