— Если я прав и это все-таки фосфор… Господи, да какая случайность! Его нужно было где-то достать, развести, облить… тигриную шкуру или что там… не знаю, рассчитать, чтобы полыхнуло на публике. Понимаешь, что страшно: тот, кто это придумал, устроил зрелище! И какова ирония: идет «проклятая пьеса», а по ходу врезан другой спектакль, тоже проклятый, поставленный психом-убийцей. Театр в театре… кстати, любимый драматургический прием во времена Шекспира.
— Подожди, Христофорыч, ты хочешь сказать, что это заранее спланированное убийство?
— Хотел бы я ошибаться, — мрачно ответил Монах.
— Как-то не верится… — покрутил головой Добродеев. — Кому он мешал?
— Петя Звягильский был хорошим человеком, я знал его лет двадцать. Общительный, сердечный… пил, правда. А голос какой! — Митрич промокнул глаза полотенцем. — Горе-то какое, вот так сгореть почем зря…
— Он не сгорел, — сказал Добродеев, — у него случился обширный инфаркт, и вряд ли он понял, что происходит.
Митрич снова перекрестился.
Глава 5. Тайная вечеря
Митрич убежал обслуживать новых клиентов, Монах и Добродеев остались одни.
— И знаешь, что самое интересное, Христофорыч? Ты не поверишь!
— Что?
— Виталя собирается повторить премьеру! — выпалил Добродеев. — Через две недели.
— А кто же будет Макбетом?
— А как, по-твоему? Ни один актер не согласился, сам понимаешь.
— Вербицкий? Отчаянный парень. Как Шекспир в свое время.
— Вот именно! Я ему сказал, что он искушает судьбу, а он говорит, что всегда держал судьбу за хвост и посмотрим, кто кого. Мол, не привык отступать.
— Достойно уважения. А коллектив не взбунтуется?
— Да они на него молятся, он для них гуру. А вообще, он везунчик, ему все сходит с рук.
— Связи?
— Дамы-функционеры питают к нему слабость… Ты же его видел! Спонсоры подкидывают. Он каменным лбом прошибает рутину, скандалит, валяет дурака, опошляет классику, но личность! Личность, Христофорыч. Безбашенная, но творческая. Знакомством с ним страшно гордятся.
— В каких вы отношениях?
— В самых. Что надо? — На лице Добродеева определилось выражение настороженности и любопытства.
— Я хотел бы посмотреть гримерку Звягильского. Можешь устроить?
— Она опечатана. — Монах выразительно шевельнул бровью, и Добродеев сказал после легкой заминки: — Решим, Христофорыч. Кстати, я дал в «Лошадь» материалец о Молодежном, хочешь взглянуть? — Он вытащил из папки листки с машинописным текстом.
Монах углубился в чтение. Статья была подписана уже известным читателю псевдонимом Лео Глюк, и там было намешано всего, разве только на сей раз обошлось без пришельцев. Другими словами, там было всякой твари по паре, как любит говорить друг детства Монаха Жорик Шумейко. А именно: история «проклятой пьесы», начиная с премьеры в семнадцатом веке; подробный перечень жертв среди актеров, посмевших покуситься; ведьмовство, мистика, «дьяволов огонь»; гром небесный, а также невидимая шаровая молния из параллельного пространства. А также много хороших слов о Пете Звягильском, которого автор хорошо знал, мир праху его. Материал был, что называется, пальчики оближешь. Он взрывал серые будни, бил в набат, заставлял вспомнить всякие дикие истории, имевшие место в жизни каждого горожанина — из тех, что пересказывают шепотом, оглядываясь при этом на темные окна.
— Хорошо, Леша. Красиво, — похвалил Монах и положил листки на стол.
Добродеев сделал вид, что смутился, махнул рукой.
— Да ладно тебе… А вообще, Христофорыч, что ты об этом думаешь?
— Это убийство, Леша. Однозначно. Тут скорее вопрос в том, зачем так демонстративно? На публике? Убийца прекрасно знал, что существует риск пожара со многими жертвами. Зачем?
— Ты уверен, что это убийство?
— Уверен. Я не вижу другого объяснения, случайность совершенно исключена.
— Ну и зачем так сложно?
— А затем, что здесь главное — не столько личность актера, сколько имевшая место публичность, понимаешь? Антураж! «Проклятая пьеса», Макбет — убийца короля, проклятия, ведьмы… то есть внушается мысль, что иначе и быть не могло, что-то должно было произойти. Предчувствие и нагнетание беды, понимаешь? Пьеса в пьесе. Таинственный режиссер хотел сказать нечто… передать некий месседж, как ты говоришь.
— Какой месседж?
Монах пожал плечами и не ответил.
— Ты сказал, пьеса в пьесе… по-твоему, он актер?
— Необязательно, Леша. Я бы смог, ты бы смог.
— Я? — удивился Добродеев.
— Ты. Равно как и любой человек, Леша, который поставил себе задачу. Который больше думает о том, что он выиграет, чем о том, что его поймают, и тогда будет больно. Что оперативники? Нарыли что-нибудь?