— Обязательно.
Она хмыкнула:
— Все вы так говорите. «Обязательно», «под контролем», еще «это к лучшему». Вроде как у них такая срань, что чем дальше, тем безопасней. А на деле вы ничего же не знаете, ни один из вас.
— А вы бы предпочли… так, как они? — Ему стало по-настоящему интересно.
Дежурная обернулась. Левая щека у нее была коричневая, неровная. И черная повязка на глазу, совершенно пиратская.
— Ну да, сейчас! «Как они». Когда ваши… в смысле, наши пришли, я мужу сразу сказала: пакуем вещи и валим. Против естественного порядка вещей не попрешь, это как лавина или наводнение. Никто с наводнением не спорит, а чем империя лучше? Но когда запустили Расслоение… — Она дернула плечом и вдруг призналась: — У меня сестра там, старшая. С двумя племянниками, шесть и одиннадцать… было, тогда. Они как раз жили там, где легла межа, до последнего не хотела уезжать: наша земля, вот это все. Иногда они приходят по ночам, если людей нет.
— Племянники? — не понял он.
— Другие. Те, кто попал в Расслоение. Стоят вон там, смотрят. Просто, сука, стоят и смотрят, и никогда ничего больше. Я всегда поэтому стараюсь ночную смену брать. Но ни разу своих не видела. А вы там, когда проезжали, не встречали вдруг?
Она вытащила из нагрудного кармана гнутое заламинированное фото, Артур глянул, самые обычные дети, и женщина самая обычная, если бы даже он увидел — не запомнил бы, конечно.
Он помотал головой, извинился и сел за руль. К шести в студию, выспаться он не успеет, весь день на кофе, а вечером он обещал Чаговец ужин, уже неделю обещает, вообще-то.
— А может, — сказала дежурная, нависая над машиной, — может, прав был этот их Тептюков? Мы дали шанс разрулить все за нас другим, взяли чужие разработки — но даже китайцы же ни хрена не понимают в том, как оно работает. Просто использовали нас и вас как подопытных кроликов, взяли наши территории — и пожалуйста. Может, если б его не убил тот фанатик, Тептюков бы нашел способ? Для начала заморозить Расслоение, потом свернуть его на хрен, а? Ведь должен же быть способ?
Ну да, подумал он, выруливая на трассу, и еще должен быть способ вернуть мертвых живым, всех этих племянничков, сестер, лучших друзей. Что она понимает, эта баба? Тептюков влез, куда не стоило влазить, и заплатил за это. «Фанатик»!.. По крайней мере, в это они верят — хотя с чего бы им не верить, телик-то все смотрят.
Да и хрен с ним, с Тептюковым, раздраженно подумал он. Старый приятель, игравший в чужие игры. Предатель. Мамин любимчик.
Он нашел в бардачке сухую пачку и наконец закурил. Ехал и думал о матери: хорошо все-таки, что отмучилась, сколько ж можно, шестьдесят восемь — годный, достойный возраст. Все мы говорим про «до ста», мечтаем протянуть как можно дольше, но вот положа руку на сердце — когда все эти болячки, с утра до вечера мучаешься, разве не проще… так? Проще и честнее, да и остальным легче.
Ну да, он испытывал облегчение, но, по правде-то говоря, себя упрекнуть ему было не в чем. Наведывался до последнего, привозил гостинцы, помогал деньгами. Уговаривал переехать, хоть и понимал, что это принесет ему немало осложнений. И каждый раз еще выслушивал, какой Мишенька у нее распрекрасный сын, даже потом, после похорон, каждый раз повторяла, повторяла, просто с ума его сводила этими рассказами.
В следующий раз, подумал, надо будет позаботиться о могиле. Достойный, но скромный памятник, найти приличное фото, надпись такую курсивом. От любящих сыновей.
Не забыть, сказал он себе, хотя понимал, что вернется туда нескоро.
Впереди было много работы — очень много очень важной работы, которую, кроме него, и выполнить-то, в общем, некому.
Рафал Кошик
Прыжок
Петр минут десять присматривался к полке с переносными телевизорами. Из двадцати одной доступной модели он с облегчением отбраковал девятнадцать. Оставшиеся отличались только цветом: один телевизор был черный, другой — графитово-серый. Он, начиная уже злиться на себя, в очередной раз вытер ладони о штаны. Поднял взгляд. Вверху, между лампами, притворная элегантность магазина сходила на нет, открывая его изнанку — путаницу труб, кабелей и металлических конструкций. Все было выкрашено в темный матовый цвет и оставалось незаметным для большинства клиентов.
Петр вынул из кармана монету в два злотых и подбросил ее. Монета вращалась, взвешивая две возможности. Петр прервал ее полет, прихлопнув ладонью. Орел. Он вздохнул. И что должен означать орел, а что — решка?
— Простите, — произнес он чуть громче, чем нужно, обращаясь к стоящей рядом даме лет пятидесяти. — И какой вам больше по душе?