Свой грозным взглядом обвел присутствующих и продолжил:
— Сержант Стрельцов. Первый выговор. За то, что бойцы шляются поодиночке, и отключают системы наблюдения. Сержант Иродова. Тоже первый выговор. За то, что не можешь найти занятие своим подчиненным в рабочую смену. Рядовой Трусова. Вот честно — твой косяк настолько упоротый, что я прямо сейчас готов выслать тебя в штрафники. Но быть нам тут еще долго, и лишних людей нет. Поэтому ограничимся выговором и предупреждением.
Виноватые заерзали. Выговор — штука неприятная. Боец, получивший за время командировки три выговора, лишается жалования.
— Ген, — после долгой паузы обратился капитан к Ачушкину. — Собери все видеоматериалы, касающиеся Копылова, отправь на Потапыч. Общий отчет я напишу сам.
Ачушкин, что вместе с Коршуновым сидел за панелью управления, не сильно задумываясь, отфильтровал все записи с нашлемных видеокамер второго, четвертого и пятого отделений, и нажал «отправить». Системы связи они с Птицей починили еще днем, поэтому процесс прошел успешно, и завершился мгновенно.
— Ах да. Большинство же не знает, — Свой сделал вид, как будто кое-что вспомнил. — Предположительно, у нас объявился Карпенко.
Некоторые непонимающе на него посмотрели — какой-такой Карпенко? Не все вспомнили, что это фамилия последнего оставшегося в живых гонза из стаи Копылова. А те, кто вспомнил, удивленно расширили глаза.
— Он подошел к нашей ограде как раз, когда пошли брать Копылова, — сказал Водников, выдержав небольшую паузу. — Ген, запускай видео.
Ачушкин потыкал мышкой, и на основном экране загорелась картинка. Изображение шло с камеры, установленной на второй линии ограждения — был виден въезд в комплекс и внешний забор, что стоял под напряжением. Несколько секунд ничего не шевелилось, а затем в кадр вошла светящаяся в тепловом режиме съемки фигура. Человек этот был либо совсем голый, либо источал столько тепла, что отображался единым светящимся пятном. Как бы крадучись, он двигался ко входу. Оказавшись возле электрического ограждения, оперся рукой о металлическую секцию…
Фигуру гостя дернуло, затем тряхнуло, а потом он в мгновение ока умчался прочь, оставив в месте соприкосновения с забором светящееся пятно.
— Чуть-чуть не вошел в зону действия пулеметов, — с сожалением сказал Семен.
— А что, если это человек? — предположил Прапорщиков.
— Ты смотри, как он светится, да и как облез. Точно гонз, — уверенно возразил Степанов.
— Конечно, облез. Там такое напряжение, что хуй три раза на узел завяжется, — сказал Вован.
— Вот поэтому это гонз. Человек там бы и окочурился.
— В общем, мы его засекли, вот только отправить за ним было совсем некого, — с легким укором посмотрел на своих подчиненных капитан. Затем вздохнул, и продолжил: — Значит так. Придите в себя. Потерпите с сексом. Потерпите с геройством. Заканчивайте тупить и отвлекаться. Распутайте следы Копылова, и найдите, где он прятался. Еще раз продезинфицируйте все помещения. Доставьте ученым вон ту фигню на анализы, — кивок на экран, где все еще светилось пятно, оставленное гонзом. — Никому не снимать защитных костюмов до моего разрешения. Думаю, через часок ученые организуют повторную проверку на ТВИХ. Как все сделаете — возвращаемся к графику дежурств. Все, выполнять.
Заскрипели отодвигаемые стулья, зашуршали защитные костюмы. Космопехи потянулись к выходу.
Борис Бык рывком распахнул дверь, и аккуратно вошел в каюту Толи Хмыря.
— Вставай, Хмырь, уже десять часов! — громко сказал Борис.
Однако Хмырь не отреагировал. Даже не шевельнулся. Лежал себе грудой тряпья, положив под голову смятую в комок простыню.
— Подъем, я сказал! — почти крикнул Борис и шагнул ближе.
Мля, как же Быку не нравился этот парень и его образ жизни. Хмырь в полной мере оправдывал свое прозвище. У кровати лежало втоптанное в пол покрывало, наполовину пропитанное чем-то белым. Скорее всего это была сметана — из-под кровати виднелась пустая упаковка. Кроме того пол в комнате был забрызган чем-то темным, наверное чаем.
О разлитых продуктах Хмырь не позаботился. Не только не подтер, но еще и растоптал по всей каюте, а потом влез в грязной обуви на кровать. Раздеваться он тоже не стал. Как был в толстовке, джинсах и шапке, так в них и остался, несмотря на то, что и они были все в той же сметане.