– Нет, спасибо. – Алкоголь определенно был плохой идеей. Сегодня ей понадобится каждый самый маленький кусочек ее здравомыслия.
– И я предполагал, что ты это скажешь. Тогда, может, имбирный эль*?
– Звучит здорово. – Он налил каждому по стакану. – У тебя тут вкусно пахнет, – заметила она. – Что готовишь?
– Пиццу.
– Для пиццы нужен фартук? – удивилась она, опираясь на кухонную стойку.
– Для теста для пиццы нужен фартук. Мука, знаешь ли. Да и с соусом я развел чуть больше грязи, чем предполагал. Но, полагаю, ты права: угрозы моим брюкам больше нет. – Он серьезно кивнул, снял фартук и повесил его на крючок.
А рот у Гермионы так и остался открытым.
– Ты сам сделал тесто и соус?
Он искренне не понимал ее удивления.
– Я и сыр собирался сделать, но не смог затащить сюда корову так, чтобы домовладелица ничего не заподозрила. Никаких животных, – наигранно фыркнул он.
– Ух ты…
– Знаешь, я насчет коровы пошутил. – Он кинул в напитки по несколько кубиков льда.
– И все же я до сих пор немного ошеломлена тестом.
– Да это не так сложно, Грейнджер. Любой идиот может следовать рецепту. Ты любишь пиццу?
– А кто нет?
– И я так подумал. Плюс, заметил, что в ресторане на той неделе ты взяла суп-пюре с овощами. Решил, вдруг ты вегетарианка.
Гермиона глубоко и шумно вздохнула, в изумлении поднеся руку к груди. Движение было почти неосознанным. Она стала вегетарианкой три года назад, но Рон до сих пор забывал не класть бекон в ее сандвичи.
– Я и правда вегетарианка. Спасибо, что заметил.
– Я много чего о тебе замечаю, Грейнджер, – он хитро улыбнулся ей, и она покраснела под его взглядом.
– Ну так, – внезапно ее до безумия стали интересовать кубики льда в стакане, – как встреча с коллегами вчера?
Его лицо потемнело.
– Нормально.
– И все? Нормально?
– Да. Все. Было. Нормально.
– Ну а ты…
– Грейнджер, я сходил. Ради тебя. Это не было очень ужасно, но повторять мне бы не хотелось. Договорились?
– Договорились, – пробурчала она и уперла руки в бока. – Знаешь, Дрейк, я всего лишь пытаюсь помочь.
– Да как, черт возьми, бесконечная болтовня Клементины Сеймор о ее гребаной дочурке-кларнетистке и идиотском сольном концерте может мне помочь? – он почти кричал.
– Ну… я читала много… научных исследований, в которых говорилось, что люди в подобных ситуациях …
– Да сколько, блять, научных исследований о людях, страдающих выборочной амнезией, можно найти в истории Программы Защиты Свидетелей?
– Ладно, их ситуации не были абсолютно похожими, – она осторожно подбирала слова. – Но из прочитанного мной следует, что людям идет на пользу максимальная интеграция в социальную среду.
– Ну не здорово, а? – спросил он, закатывая глаза. – Жаль только полиция забыла включить инструкцию, как мне интегрироваться в социальную среду, учитывая мою Официальную Биографию и поддельное свидетельство о рождении.
– Дрейк, это займет немного времени, но…
– Гермиона, ты не понимаешь! – Сарказма в его голосе не осталось ни капли, и тон стал до безумия серьезным. – Я не принадлежу этому миру!
Во рту у нее пересохло. Она заставляла себя дышать ровно.
– Не… не совсем понимаю, что ты имеешь в виду.
– Я… я и сам не совсем понимаю. Просто есть такое чувство. В подкорке мозга застряло.
– Ну, это понятно. Ведь ты родился в… ну, где бы ты там ни родился.
– Знаю. Думал об этом. У меня явно британский акцент, так что я не могу быть так уж далеко от дома.
– Дрейк…
– И вот тут я начал думать дальше. – Он сел на один из стульев и жестом пригласил ее сесть напротив себя. Она взяла стакан и присоединилась к нему. Его глаза в отчаянии смотрели в ее. – Если за мной охотился какой-то серьезный криминальный авторитет, то почему меня поместили в Лондон? По большому счету, Англия не такая огромная страна. Поэтому я решил, что, наверное, был где-то в другом месте, когда это случилось. Может, я учился в Штатах в университете и провел там несколько лет. Так что я, наверное, давал показания в Штатах, и они решили, что безопаснее будет отправить меня домой. Но я определенно вырос здесь. Определенно. И я это прямо чувствую, Гермиона. Чувствую. Погода, пейзажи, все это так знакомо. Но что-то все равно не так. Я вроде как принадлежу этому месту, но… не этому месту в этом месте. Есть в моих словах смысл?
– Типа того.
– Знаешь, – продолжил он, – тот дрочила, с которым я работаю, вечно говорит что-то типа: «Ой, твои предки, наверное, до охерения богаты, чувак», потому что он думает, я ходил в частную школу.
– И… почему он так думает?
– Да ты мой почерк видела? Как гребаный компьютерный курсив. Такой с кучей завитушек. Так что я, скорее всего, откуда-то отсюда и, скорее всего, ходил в частную школу. Я просмотрел странички всех частных школ Англии, надеясь, что хоть картинки как-то простимулируют мою память, но ничего.
– Дрейк… – начала было она.
– Забудь, – махнул рукой он. Поднялся из-за стола, подошел к кухонному окну и уставился в него. – Я знаю, что ты скажешь. Давай сменим тему.
– Ладно, – сказала она, ведя пальцами линию вниз по стакану, следуя за капелькой, катившейся по стеклу. – Эмм… видел какой-нибудь интересный футбольный матч? – попытка была слабенькая – мозг все еще был слишком занят обработкой информации, только что поведанной ей.
– Погоди. Я не закончил. Думал, что закончил, но нет. А что, если моя семья и вправду богата? Они ведь могут стать более привлекательной целью для тех преступников!
– Я уверена, полиция обо всем позаботилась, Дрейк.
Он фыркнул.
– В любом случае, – сказала она, присоединяясь к нему у окна, – я вообще-то собиралась сказать вот что: твой почерк еще ничего не доказывает. Может быть, ребенком ты просто интересовался каллиграфией. Или, может, у тебя от природы красивый почерк. Или ты…
– Да миллиарды «или», – отрезал он. – Но ни одно не помогает.
– Тогда перестань думать об этом.
– Не могу, – голос его был едва слышен.
Она взяла в свои руки его. Они были ледяными.
– Послушай меня, Дрейк: твое прошлое не определяет, кто ты есть.
– А что тогда определяет? – он не смотрел на нее.
– Твое внутреннее я.
Он с отвращением усмехнулся, но рук из ее ладоней не выдернул.
– И что это значит вообще, Грейнджер?
– Ну, знаешь… такой, какой ты внутри.
– А сколько «внутреннего я» определяется воспоминаниями человека?
– Ты в смысле про природу против воспитания? – она на автомате облекла его слова в научную терминологию.
– Да как ни назови.
– Я не совсем уверена. Но давай посмотрим на это так… может, тот, который ты сейчас, и есть ты настоящий. Потому что на тебя не влияло никакое воспитание.
– Грейнджер, – он посмотрел прямо в ее глаза. – Тот, который я сейчас, полный псих.
– Вовсе нет, – ответила она. – Ты это… все из-за травмы говоришь. Будет лучше. – «Так или иначе, – добавила она про себя. – Не знаю, когда, но я сделаю все, чтобы помочь тебе».
– Не будет, – резко отрезал он. – Становится хуже.
– Что случилось?
– Не хочу говорить об этом сейчас. – Он вытащил свои руки из ее и опять посмотрел в окно.
– Дрейк…
– Позже, ладно? Я расскажу тебе позже.
– Ладно. – У нее сердце ухнуло на дно желудка. Насколько же все плохо, раз он не хочет об этом говорить?
– В любом случае, – добавил он, – откуда тебе знать, что настоящий я не был полным уродом?
– А я и не знаю, – легко ответила она.
– Справедливо, – усмехнулся он.
– Знаешь, это определенно самый худший вид из окна кухни, который я когда-либо видела, – сказала она. И не соврала. Окно выходило на мусорку.
– Могло быть хуже. Могли быть мусорка и горящие шины.
– Ну, думаю, огонь придает уюта.
– Плюс запах горящей резины определенно перебил бы те чудесные ароматы помойки, что так часто добираются сюда.