- Заперто там. Не пускают, - сказал кто-то. Гуляйбабка ударом ноги распахнул дверь, громовой тучей ворвался в грязную, заваленную дугами, коромыслами, бочками, пустыми ящиками, вениками лавку. Навстречу ему, бросив на недометенный пол березовый веник, заспешил с подобострастной, заискивающей улыбкой тупоносый мужчина, похожий на разъевшегося бульдога. Гуляйбабка схватил его за грудки:
- Как встречаешь?! Почему не открываешь двери?
- Извините. Простите. Не успел. Подметал вот... Гуляйбабка с силой оттолкнул Подпругина. Тот, загремев ящиками, отлетел в угол и угодил задом в бочку с дегтем.
- Как торгуешь? Почему на крыльце мерзнут люди?
- Соли ждут. Соли, - вылезая из бочки, отвечал предатель. - Я ужо им выдал, сколь положено нормой, ан им все мало. Небось жаловались, недовольны. Неблагодарные скоты. Смею доложить вам, никак не хотят благодарить новые власти. Вот соль получили, по целой горсти выдал, а смею доложить вам, ни один не сказал новым властям спасибо.
"Матери, живущие и будущие! - стиснув кулаки и зубы, обратился про себя Гуляйбабка. - Если вы родите когда-либо такого ничтожнейшего сына, способного продать за горсть соли свою мать и родную землю, и будете знать, что он станет именно таким, задушите его своими же руками, ибо он может столько принести людям горя, что и вам, породившим его, станет страшно".
Гуляйбабка выхватил из колодки маузер. Еще одна бы секунда, и пуля возмездия именем всех матерей прикончила бы эту мразь с бульдожьим носом, но тут снова вспомнился наказ "президента", взывающий к великой выдержке, и Гуляйбабка устоял перед легким соблазном. Палец сполз со спускового крючка, зато рука размахнулась так и ударила рукояткой по лицу негодяя с такой силой, что тот, умывшись кровью, обмякло ткнулся на прилавок и минуты две-три лежал, потеряв сознание.
- Я тебя научу любить фюрера, - вкладывая маузер в деревянную колодку, грозился Гуляйбабка, едва лавочник очнулся. - Ты у меня узнаешь, как встречать господ. Почему нет ходовых товаров?
- Ка-ка... каких, смею спросить?
- Ты что - кретин? Сам не знаешь? Где венки, кресты на могилы героев рейха? Где гробы и готовые для надгробных надписей дощечки?
- Не успел, не успел еще развернуться, - зажав пальцами окровавленный нос, отвечал лавочник. - Смею доложить, другую неделю лишь торгую.
- Я тебе развернусь, безрогая скотина. Я тебя заставлю шевелиться. Три дня сроку, и чтоб были в продаже гробы, венки, кресты - все, что надо для похорон героев рейха. И чтоб броская вывеска над ними была: "Товары для господ рейха отпускаются без очереди и неограниченно"! Ты понял меня?
- Ваше благородие, - вытянулся предатель, кровь все еще текла из его тупого носа. - Смею заверить. Все сделаю. Все, что сказали. Ни одного словечка не забуду. Богу буду молиться за вашу добродетель.
- Молитесь, хоть лоб разбейте, но чтоб все в точности было. И надписи... надписи не забудьте на венках! - уже от двери крикнул Гуляйбабка.
Подпругин, как собачка, поспешил следом:
- Смею спросить, какие?
- Самые лучшие! Самые достойные, - вскинул с вытянутым пальцем руку Гуляйбабка. - Ну, что-нибудь такое вроде: "Царство вам небесное", или: "Спите спокойно. Вы это заслужили".
Заскочив вперед, предатель широко распахнул перед грозным гостем дверь и, изогнувшись в дугу, замер в почтении. Гуляйбабка еще раз потряс перед его красным носом увесистым кулаком, вышел из лавки.
Покупателей ни на крыльце, ни вблизи дома не было - как ветром сдуло. Прохор, сидя на облучке, уткнув бороду в овчинный воротник тулупа, дремал. Тройка белых, будто приветствуя Гуляйбабку, жевала брошенное на снег сено.
9. ВОЛОВИЧ ПОМОГАЕТ БАРОНУ ГРЮНТЕРУ-БРЮНТЕРУ СОБРАТЬ НАЛОГ ЗА КОШЕК И СОБАК
Пан Пальчик, он же барон Грюнтер-Брюнтер, несмотря на старческий восьмидесятилетний возраст, геморрой, радикулит, склероз и полное облысение, выглядел браво, молодцевато и горел желанием осваивать захваченные русские земли вплоть до Урала. Но так как претендентов на чужие земли у Гитлера оказалось много, то барону пришлось ограничить свой аппетит пятью деревнями и небольшим черным лесом, куда он боялся выходить еще с времен первой мировой войны, когда его чуть не укокошили дубиной смоленские крестьяне.
Сидя на ступеньках широкой мраморной лестницы, ведущей в белый особняк, он бойко отдавал распоряжения немецким солдатам, сгружающим с машин обитые жестью ящики, сундуки и старую, как сам хозяин, мебель.
- Айн, цвай - это сюда.
- Драй, фир - это туда, - указывал он ореховой палкой.
- Фюнф - левое крыло.
- Зекс - правое.
Волович вынырнул к барону Грюнтеру-Брюнтеру из-под шкафа, который помогал взвалить на спину двум грузчикам-солдатам.
- Господин барон! Имею честь к вам обратиться! - сказал он, вскинув два пальца к цилиндру.
Грюнтер-Брюнтер потряс палкой перед лицом Воловича:
- Как обращаешься, быдло? Где поклон до пояса?
- Рад бы, господин барон, но - увы! - не могу.
- Почему это не можешь, несчастный холоп? Волович вскинул два пальца к цилиндру:
- Смею доложить вам, я проглотил кол.
- Что мне кол! Кол тоже гнется.
- Он бетонный, ясновельможный барон. Барон взметнул на лоб белые брови:
- О-о! Да ты, оказывается, остряк. Я чертовски люблю таких, потому что в молодости сам был острее бритвы, только вот не помню какой? Не то Брюмера, не то Рюмера.
- Я не придирчив, господин барон. Можете и соврать. Грюнтер-Брюнтер окинул изучающим взглядом человека в кожаной куртке и, еще пуще заинтересовавшись им,
сказал:
- Ты так смело говоришь, будто бы пришел мне помочь.
- Как в лужу смотрели, барон. Всю жизнь об этом мечтал. Даже во сне этим грезил. Бывало, качает мама в люльке, а я лежу и думаю: "Как бы мне помочь старому барону?"
Грюнтер-Брюнтер похлопал пришельца концом палки по плечу:
- Ты молодец. Хвалю, айн, цвай, драй. С тех пор как я снова здесь, ни один мерзавец не появился, не захотел мне помочь. Все попрятались, как куры от коршуна, а ты вот пришел. Не из Смоленска ли ты, из того, как его?.. Вспомнил. Из благотворительного единения по оказанию помощи фюреру? Я туда, айн, цвай, драй... не помню сколько заявок посылал.