Меж тем как одни докладывали богу о "победе" фюрера под Москвой, другие герои рейха, оставшиеся на земле, готовили новую "победу". С факелами и гранатами в руках они расчищали от собственной техники Калужскую дорогу. Ухали взрывы, взметались в небо все новые и новые костры, слышались крики "хох". Целые взводы и роты наваливались на автобусы, грузовики и сталкивали их в кюветы. Артиллерийская канонада, наползавшая тяжелой грозой с востока, поторапливала их.
- Мать моя! Как же мы проедем? - воскликнул Прохор, приподнявшись с облучка и глядя на запруженную техникой дорогу.
- Валяй в объезд, по целине, - кивнул Гуляйбабка.
- Какой объезд, коли слева болото, а справа снег коням по брюхо.
Гуляйбабка спрыгнул с возка.
- Тогда обожди, пока расчистят. А я пройдусь пешочком. Разомнусь, ноги погрею.
- Только не уходите, не затеряйтесь ради бога, - попросил Прохор. - Мне велено вас в целости в Сухиничи доставить.
- Не беспокойтесь. Я вас на горке обожду.
Все заметенное снегом взгорье, куда направился Гуляйбабка, запрудили легковые машины. Каких только тут не было красавиц! И "оппели", и "мерседесы", и "адмиралы", и французские "шевролеты", и всех их постигла одна участь. Лишь некоторым счастливцам удалось добраться до вершины горы, но там их подстерег гололед, и они так и пристыли на ветру.
В километре позади себя Гуляйбабка увидел две большие команды немцев, расчищающих дорогу. Одна с криком и свистом сваливала машины в кювет, другая шагала с факелами в руках и поджигала их. Взвивался копотный дым, морозное небо чернело.
По обочине расчищенной дороги мчалась пара гнедых, впряженных в сани, на санях поблескивал стеклом и никелем кузов новенького "мерседеса". Из кузова неслись музыка, женский визг и развеселейшие, как на свадьбе, песни.
Гуляйбабка и подумать не успел, что бы это такое значило, кто в такую грустную для фюрера пору мог жениться, как "мерседес" в оглоблях остановился рядом и из кузова, забитого по крышу разгромленными ящиками, тряпьем, чемоданами, бутылками, высунулась взлохмаченная голова майора Штемпеля, сидящего в шоферском отсеке в обществе двух расфуфыренных красоток.
- Мой гость! Господин Гуляйбабка! - закричал вне себя от радости начальник полевой почты. - Давай сюда. Поехали!
- Благодарю за приглашение. Рад бы, но у меня так много дел по оказанию помощи фюреру.
- Плюнь на все к черту! Садись. Смотри, какие у меня красотки! - Штемпель облапил расфуфыренных, и они завизжали. - Ах, что за прелести эти мои почтовые девочки! Бери любую. Они меня замучили. Ну, хотя б вот эту белокурую хохотушку, ту самую лань, про которую вам говорил. Заехал было к знакомому генералу, но ему теперь не до ланей. Нет ни генерала, ни дивизии.
В веселый разговор вступила хохотушка, в которой Гуляйбабка без труда узнал рекордсменку по маранию солдатских писем Берту Ляшке. Тогда в Смоленске она вела себя сдержанно-игриво, теперь она была в полном угаре. Распахнув полы мехового манто и обнажив груди, полупьяная, потерявшая приличие, она поманила языком и глазами:
- Поехали, усатенький. Но пожалеешь. Ах как мило я тебя обласкаю! Миллион горячих поцелуев! Десять! Ах, едемте же! Едем!!
- Польщен! Очарован! Рад бы получить ваши бесценнейшие горячие миллионы, но увы! Не могу. Помощь фюреру! Помощь...
Штемпель дал знак сидящему на передке саней кучеру-солдату, чтоб трогал, выхватил из одной разгромленной посылки бутылку и, сунув ее Гуляйбабке, крикнул:
- Жду в Сухиничах! Поджидаю! "Лань" держу за тобой... Слово Штемпеля лучшего в рейхе почтовика! - И, обняв женщин, загорланил:
Толкай в посылки
Меха, бутылки,
Хоть голову, отбитую с тряпьем,
Мы все отправим,
Мы все доставим.
Себе ни крошки,
Ни бутылки не возьмем!
"Фаэтон" майора Штемпеля исчез так же быстро, как и появился. Гуляйбабка подошел к новенькому, сверкающему чистым никелем "оппель-адмиралу", уткнувшемуся носом в сугроб. Машину замело доверху, но мотор почему-то работал. В щель чуть опущенного стекла выбивался парок. Из мигающего зеленым глазом радиоприемника лилась джазовая песенка.
Гуляйбабка повнимательнее заглянул в машину и застыл в изумлении. На заднем сиденье, сладко похрапывая, засунув руки в муфту, спал человек в знакомом овчинном тулупе, укутанный в пуховую шаль.
Ба! Да это же старый знакомый - генерал Шпиц! А может, не он? Может, ошибся? Скорее снег, отгрести снег и распахнуть дверцу, разбудить, узнать...
Пока Гуляйбабка отгребал ногами снег, к "оппель-адмиралу" подошла команда поджигателей с горящими факелами и канистрами с бензином. Офицер взмахнул перчаткой:
- Сжечь! Живо!
Гуляйбабка не успел опомниться, как машина оказалась облитой бензином и долговязый детина с наволочкой на голове и детским одеялом на шее занес над ней пылающий факел.
- Стойте! Что вы делаете?! - крикнул Гуляйбабка. - В машине генерал! Главный квартирмейстер армии! Генерал фон Шпиц.
- Извините. Не знали.
- Надо смотреть! Так вы можете и самого фюрера сжечь.
Гуляйбабка сунулся в машину, схватил Шпица за рукав:
- Господин генерал! Господин главный квартирмейстер!
- Езжай, езжай, Курт. Поторапливай, - пробормотал сквозь сон генерал. Кстати, далеко ли мы уехали?
- Никуда вы не уехали, господин генерал. Вы стоите на месте.
- Не болтай лишнего, Курт. Вперед!
- Не на чем "вперед", господин генерал, да и Курт ваш сбежал.
Генерал очнулся:
- Кто вы такой? Как смели меня тревожить?
- Я - Гуляйбабка!
Генерал подскочил. Заиндевелые брови его долезли на лоб:
- Вы! О, что я вижу! Как вы здесь оказались?
- Я снова пришел вам на помощь, господин генерал.
- Что же случилось? Почему мы стоим? Где мой водитель?
- Ваша машина, как и сотни других, господин генерал, безнадежно застряла в снегу. Шофер, по всему видать, сбежал.
- Мерзавец! Предатель! Застрелю! Повешу!
- Стрелять и вешать будете после, господин генерал, а сейчас надо спасаться. Русские наступают.
К машине подкатила тройка. Указывая в поле батогом, Прохор, чуть не плача от радости и пряча ее, крикнул: