— И все?
— Все, товарищ секретарь.
— Так мало?
— Э-э, не торопитесь, — улыбнулся Гуляйбабка. — Вы еще с моей первой просьбой наплачетесь. Бокал-то мне нужен необычный, именной.
— Именной?
— Да, только именной.
— А вот именной, — Туркин развел руками, — нам не сделать. Заводы стоят.
— А может, на готовом надпись нанести, — предложил Волков. — Дед Гераська что хошь распишет на нем.
— Разве что по готовому. Как ваше мнение?
— Да мне все равно. Лишь бы надпись была.
Туркин взял листок бумаги:
— Тогда прошу диктовать.
Гуляйбабка склонился над столом:
— Напишете, значит, так: "Другу и покровителю БЕИПСА, доблестному интенданту рейха генерал-майору фон Шпиц от Гуляйбабки". Нет, не то. Прошу извинения. Добавьте: от преданного Гуляйбабки.
Туркин внес исправление, протянул листок стоявшему у стола Волкову:
— Под личную ответственность.
— Будет сделано!
— И свадебное платье. Тож лично отвечаете.
— Какой срок? — уточнил Волков у Гуляйбабки.
— Когда достанете. Мы не торопим.
Туркин вздохнул:
— Ох, Волков! Вечно ты выпрашиваешь время.
— А как же, Сергей Гаврилыч. Да затяни я это дело, вы ж шкуру с меня спустите. Подчиненный должен точно знать, когда и что…
— Ну вот что, подчиненный, — вмешался командир отряда Лосев. — Нынче все подготовишь, а завтра лично вручишь.
— Вот это дело! — пробасил Волков. — Разрешите действовать?
— Действуй!
Туркин подошел к стоявшему в углу кабинета рыжему сейфу, отомкнул его и достал какой-то замусоленный конверт-треугольник.
— А теперь, наш гость, позволь вручить тебе, надеюсь, долгожданное, — и протянул конверт. Гуляйбабка схватил письмо:
— Когда оно пришло? Как к вам попало?
— Вчера, самолетом. Видать, за вами следят. Знают, где вы.
— Но оно же из Белоруссии. Из Полесья.
Туркин улыбнулся:
— Чудак. Думает, мы тут сидим, как удельные князья во время нашествия хана Батыя. У нас со всеми связь. И с Белоруссией, и с Украиной… Едино оккупантов лупим.
Туркин говорил еще что-то, но Гуляйбабка уже весь был в письме.
"Милый Ванечка! — начиналось оно. — Шлю тебе с этими листочками низкий поклон и частичку своего сердца. Я бы послала тебе его полностью, но боюсь, письмецо мое не дойдет, затеряется. Лучше я буду беречь его для тебя. Я жива, здорова, только все ноги в кровавых мозолях, потому что мы не стоим на месте и все время в боях, походах… Воевать нам стало труднее. Фашисты не те пошли. Осторожничают, прячутся, а от нас бегают как угорелые. Да и как им не бегать, коли вся земля, вся Белоруссия горит у них под копытами. Ты, может, слыхал? На днях наши минчане укокошили прямо в постели палача белорусского народа гауляйтера Кубе. Ему подложили в постель мину, и она разнесла его в клочья. Получила весточку от мачехи. Она тоже «воюет». Пишет, что одного обера, который лез в курятник, огрела по спине коромыслом, за что три дня просидела в подвале полиции, но, слава богу, выпустили. Взяли расписку, что коромысло против оккупационных властей она больше не применит. Ну, прощай! Меня торопят в дорогу. Целую тебя сто тысяч раз!
Твоя Марийка".
Гуляйбабка бережно сложил письмо, улыбнулся. Это заметил секретарь райкома, кивнул:
— Ну что? Доброе письмецо тебе вручил?
— Лучше и быть не может. Я получил в нем частицу сердца и сто тысяч поцелуев! Туркин кивнул Лосеву:
— Слыхал, Лось, какие подарки шлет нам Белоруссия?
— Слыхал, Сергей Гаврилыч. Завидно. Моя жена очень скупа на поцелуи. На днях сказала: "Если в этом году не разобьете фашистов, мы вас так поцелуем, что забудете, каков и вкус у поцелуев".
Туркин, занятый своим, не расслышал этих слов. Он подошел к собравшемуся уходить Гуляйбабке:
— Куда ж вы теперь, Иван Алексеич? Из дятьковских лесов, имею в виду?
— Поближе к Брянску, товарищ, секретарь. Туда, где старосты и фрицы так нуждаются в помощи БЕИПСА.
16. «ПОДАРОК» МАЙОРА ШТЕМПЕЛЯ. ЗАВЕЩАНИЕ "НАЦИОНАЛЬНОГО ГЕРОЯ"
Пока Гуляйбабка гостил у дятьковских партизан, его подчиненные разыскали знаменитую полевую почту майора Штемпеля, передали (как и было велено) ему и его «ланям» поклон от БЕИПСА и заодно «стащили» мешок писем, предназначенных к отправке с фронта в Германию. То, что представляло интерес для командования, было отослано по назначению, а оставшуюся корреспонденцию Гуляйбабка взял на чтение своим бойцам и партизанам.
Послушать, что пишут претенденты на Брянские леса, Урал и кубанско-полтавский чернозем, собралось человек двести. У пылающего средь елей костра негде было ни стать, ни сесть. Гуляйбабку прижали к самому огню, и он вынужден был взобраться на поваленную буреломом ель, а, усевшись там, долго призывал к вниманию жмущихся поближе к теплу людей. Но вот наконец угнездился, угомонился последний оттертый, в костер подбросили сухого хвороста, и Гуляйбабка взялся за письма.