— Преувеличиваете, дед, — сказал Гуляйбабка. — Таким обонянием люди не обладают.
— Цеж людина, а не пан Песик. Наш пан Песик, бьюсь об заклад, у самого биса вынюхае спрятки. Да що бис. Вдова Одарка, милуясь в копне сина с кумом Грицько, втеряла заколку и шуткуя сказала, що вона була не з проволок, а золота. Так верите. Найшов. Перебрав всю копну по стиблынке и найшов. А кум Охрим…
— Довольно, дед. Нечего зубы заговаривать. Отвечайте точно, где староста?
— Это пан Песик-то?
— Песик, Песик, дед. О нем и спрашиваем.
— Да где ж ему буты, — пожал порванным плечом кожуха старик. — Знамо де. Копае.
— Где? В каком месте?
Старик, сощурив глаз, изучающе посмотрел на молодого представительного парня в голубом дорожном плаще, на стоявших за его спиной еще четырех таких же щеголеватых, на весело балагуривших по-русски кавалеристов и, так и не определив, кто они, что за люди, озадаченно поскреб под шляпой:
— А бис его батьку знае, де кто и що копае. Вин мени про те не докладав. Я дюже мала для него птаха.
— Где его дом? — спросил Гуляйбабка.
— Дом недалечко. За ставком, на попивской усадьбе, тилькы там вин не бувае.
— Жаль, — вздохнул Гуляйбабка, — Мы много потеряем, не увидев такого старателя. Пошли, господа, — и повернул к карете. Старик окликнул его:
— Хвылину! Одну хвылиночку. Вспомнив. Загадав, де пап Песик копае.
— Ну? — обернулся Гуляйбабка.
— Допреж скажите, який сегодня день?
— Пятница, — подсказал один из сопровождающих Гуляйбабку.
— О, це так и е. В пятницу у него на выселках якась операца «Куча».
Гуляйбабка повеселел:
— Где эти выселки?
— Да туточки. Рядом. Мабуть, в одной версте.
— Вы можете показать?
Старик пожал плечами, кивнул на канцелярию старосты:
— А як же с охороною? Я же на посту. Вин мени може здрючку даты. Э-э, да пес з ним, — махнул рукой старик. — Видбрихаюс! Поихалы! Бачу, вы хлопцы вроде ничего.
Гуляйбабка усадил деда на облучок рядом с Прохором. Туда же сел и сам. Карета в сопровождении всадников загрохотала по безлюдной, будто вымершей улице, а затем, резко свернув в проулок, выкатилась в открытое поле.
— Значит, довольны старостой? — спросил Гуляйбабка. Вопрос был лобовым, и старик, не зная, что за начальство с ним сидит, заговорил уклончиво:
— Людина вона привередна. Всим не угодишь. Одному и розумный дурень, а другому и осел умнесенек. Так и тутечки. Апанасу вин кум и сват, а для Грицка — плетень.
Солнце высоко поднялось над пирамидальными тополями. Синие, заметно укороченные тени ложились на полеглый, перезревший, никем не убираемый ячмень. Тучи грачей, горланя и сверкая крыльями, вымолачивали колосья. Припекало. Гуляйбабка снял плащ, свернул его, положил на колени. На груди у него блеснул холодным светом Железный крест, увидев который старик беспокойно заерзал на облучке, сгреб в кулак свои обвислые усы, сдавленно закашлял:
— А так, кхы-кхы… Вин ничего, наш голова. Дюже чудова людина. Дай бог тому, хто его народив. Мы вси молымось за здоровье его матери, за того, хто до нас цего Песика прислав. Тай як не молитысь, судите сами. До пана Песика нам, старым, була ну чиста шкода. Вид самой весны до осени хлопцы та дивчины не давали хвилины поспаты. Спивают и годи. А тут ще коривы, та пивни, та ягня орут. Но слава богу, ций ярмарке прийшов конец. Пан Песик швидесенько втихомирил всих. Хлопцив та дивчин заслав в Ниметчину. Туды ж коров та дворовых птах. И ось яка красота, ось яка теперь в селе чудова благодать! Спи скильки потребно, хочь вовсе не вставай. Никто не хохоче, не блее, не реве, не кукарекае.
Выжидая, что скажет на это сидящий рядом пан начальник, старик помолчал, украдкой взглянул на него и, заметив улыбку, снова заговорил:
— И маю намир сказаты вам, пане начальник, нашим паном Песиком дюже задоволенный пан голова миськой управы. Колы пан Песик привиз до него двух кобанив, теля та тридцать решетив яичек, вин сказав тоди: "Ось такого старосту нам пошукати. Це музейна ридкость для нас. Гордисть батьки фюлера".
"Музейную редкость" и "гордость батьки фюрера" Гуляйбабка заметил еще издали. Пап Песик, низенький, щуплый, один из тех, которых дразнят «недоносками», стоял возле маленькой хатенки на навозной куче и, тыча железным прутом под ноги, во всю охриплую глотку отчитывал чем-то провинившихся четырех полицейских.
— Симулянты! Лодыри! Сукины сыны! Только водку глотать да жрать сало! кричал он. — А кто будет копать? Староста? Сам фюрер? Я вас проучу! Я вас выучу! Брысь! Не пререкаться! Копать!