Букинистический магазин как таковой приносит ничтожный доход. По сути, это всего лишь место, где пишутся письма и куда приходят ответы; место, где отец проводит время в промежутках между аукционами и книжными ярмарками. Наш банкир вообще считает магазин причудой, маленькой слабостью, которую отец как успешный бизнесмен вполне может себе позволить. Однако реально для нас (я говорю об отцовской и моей реальности, не притворяясь, будто реальность одна и та же для всех) магазин является центром мироздания. И в первую очередь это надежное убежище для многих сотен старых фолиантов, когда-то написанных с любовью и тщанием, а ныне забытых и ставших никому не нужными.
И еще это место для чтения.
Аддисон, Бронте, Вордсворт, Годвин, Диккенс — по ним я здесь учила алфавит. Отец брал меня на руки и переносил от стеллажа к стеллажу, показывая разные буквы и то, как из них складываются слова. Здесь же я научилась писать, перенося имена авторов и названия книг на карточки, которые и сейчас, тридцать лет спустя, хранятся в нашей картотеке. Магазин был моим домом и моей работой одновременно. Он был для меня гораздо лучшей школой, нежели обычная общеобразовательная, а позднее стал моим личным университетом. Он был всей моей жизнью.
Отец никогда не навязывал и никогда не запрещал мне те или иные книги. Он позволял мне бродить между шкафами и делать выбор самостоятельно. Я поглощала описания кровавых битв — вполне приемлемое для детей чтиво, по мнению родителей девятнадцатого века, — и готические романы о призраках, которые наверняка не заслужили бы родительского одобрения; я читала о рискованных путешествиях по диким землям, предпринятых старыми девами в кринолинах, и руководства по этикету и правилам хорошего тона для девиц из благородных семейств; я читала книги с картинками и книги без картинок; я читала книги на английском, книги на французском и книги на незнакомых мне языках, выдумывая их сюжет по немногим словам, значение которых мне удавалось разгадать. Книги. Книги. И еще книги.
В школе я никому не рассказывала о своем увлечении книгами. Французские архаизмы, почерпнутые мною из старых учебников грамматики, попадали в мои сочинения, и учителя принимали их за ошибки, но им так и не удалось привести мое правописание в соответствие со своими стандартами. Иногда на уроке истории упоминались люди и события, уже знакомые мне благодаря запойному, но беспорядочному чтению. «Карл Великий? — озадаченно размышляла я. — Неужели это мой Карл Великий — тот самый, о котором я читала в магазине?» В таких ситуациях я теряла дар речи, потрясенная неожиданным соприкосновением двух миров, казалось бы не имевших между собой ничего общего.
В перерывах между поглощением книг я оказывала посильную помощь отцу. В девять лет мне доверили обертывать книги плотной бумагой и надписывать на посылках адреса наших иногородних клиентов. С десяти лет я сама доставляла эти посылки на почту, а в одиннадцать освободила маму от единственной обязанности, которую она выполняла в магазине: уборки. Защищенная головным платком и рабочим халатом от грязи, микробов и прочей заразы, бывшей, по ее мнению, неотъемлемой принадлежностью всей этой книжной рухляди, мама перемещалась вдоль полок, брезгливо помахивая метелочкой из перьев, плотно сжав губы и стараясь не втягивать воздух через нос. Время от времени ее перья поднимали облачко предположительно ядовитой пыли, и она, кашляя, в ужасе отскакивала назад. При этом движении она зачастую рвала чулки об угол соседнего шкафа или какой-нибудь коробки, которая — с характерным для старых книг злобным коварством — оказывалась стоящей как раз позади нее. Я предложила маме взять уборку на себя, и она с радостью согласилась; с той поры она была полностью избавлена от необходимости появляться в стенах магазина.