[64] Принято считать, что самоназванием военных групп скандинавов в финноязычной среде было фин. Ruotsi, с изначальным значением слова "участник морских походов", подробнее см.: Константин Багрянородный. Об управлении империей (Комментарий, с. 297-299).
[65] См. далее прим ред. 67.
[66] Для Константина Багрянородного народ "росов" (русов) тождествен со скандинавами, хотя ясно это и не выражено. "Росские" названия порогов имеют прозрачную скандинавскую этимологию. Император описывает семь крупнейших порогов и в пяти случаях из семи предлагает по два названия каждого из порогов на двух языках, которые он называет "росским" и "славянским", см.: Константин Багрянородный. Об управлении империей, с. 47-49, 319-326, Толкачев А. И. О названии днепровских порогов Константина Бягрянородного в "De administrando imperio" // Историческая грамматика и лексикология русского языка. М., 1962.
[67] Предположение А. Кестлера о том, что легендарный остров русов есть Новгород, основывается на следующем обстоятельстве. В старом источнике, использованном Ибн Руста и Гардизи, русы представлены как жители острова, находящегося в середине озера, причем, как полагают некоторые исследователи, имеется в виду Новгород, по-скандинавски Holm-gardr "островной город". Эта тема у Ибн Русте выглядит так: "А что касается русов, то они на острове, вокруг него озеро, остров, на котором они живут, пространством три дня пути, [там] чащобы и заросли, [остров] нездоровый, сырой, если поставит какой-нибудь человек свою ногу на землю, сотрясется земля из-за ее сырости. У них царь, именуемый хакан-рус". У Гардизи к этому описанию есть добавление: "На острове [живет] около ста тысяч человек". О городах русов сообщается: "Городов у них большое число, и живут в довольстве", Гардизи же пишет: "На острове имеются большие города". Далее Ибн Русте пишет: "Они [русы] нападают на славян, садятся на суда, отправляются к ним, полонят их, вывозят в Хазаран и булгар, продают их; нет у них полей [пахотных], так как они едят то, что привозят из земли славян". Относительно наследства, оставляемого отцом сыну, говорится: "Когда у [русов] появляется ребенок, они кладут перед ним обнаженный меч и отец говорит: "У меня нет золота, серебра, имущества, чтобы оставить тебе в наследство. Это [т.е. меч] является твоим наследством; сам добывай, сам ешь" (цит. по: Заходер Б. Н. Каспийский свод сведений о Восточной Европе М., 1967. Ч. 2, с. 78, 81, 83, 92).
О славянах Ибн Русте рассказывает следующее: "Между страной печенежской и страной славянской 10 дней [пути]. В начале пределов славян - город, называемый Вантит (?). Идешь к нему по степям, бездорожью, через источники вод и густые леса, пока не придешь в их страну. Страна славян - равнинная и лесистая, и они живут в ней. У них нет ни виноградников, ни пашен. Есть у них подобие больших кувшинов, сделанных из дерева, и в них - улей для пчел и меда. Они называются улишдж (?) Из одного большого кувшина получается 10 кувшинов [меда]. Они - народ, который пасет свиней, как овец. Когда кто-то из них умирает, его сжигают на огне, а их женщины, если кто-то умер, ранят себе ножом руки и лицо. На другой день после сожжения этого умершего они идут к нему, берут пепел с этого места, кладут его в сосуд глиняный и ставят на холм. Когда проходит год после того, как он умер, они берут 20 больших кувшинов меда, менее или более того, и направляются к тому холму, собираются родственники умершего, едят там и пьют, затем удаляются. Если умерший имел три жены, и одна из них утверждает, что была его любимой, то она устанавливает около своего умершего [мужа] два деревянных столба, укрепляет их в земле, затем кладет на их вершины другой [столб], подвешивает в центре веревку, один конец которой привязывает к своей шее, и становится на подставку. Когда она сделала это, то подставку выбивают из-под нее, и она остается повешенной, пока не задохнется и не умрет. Когда же умрет, то ее бросают в огонь и сжигают. Все они - почитатели огня. Сеют они более всего проса. Когда наступает срок жатвы, берут они зерна проса в ковш, поднимают его к небу и говорят: "О, Господи, ты, который даешь нам пищу, дай ее нам в полной мере". У них есть разные виды лютней, тамбуров и свирелей. Длина их свирелей - 2 локтя, на их лютнях 8 струн. Напитки у них из меда. Они радуются во время сжигания умершего, считая, что радуются ради милосердия их бога над ними. У них нет вьючных лошадей, кроме небольшого [числа], и нет верховых лошадей, кроме как у высокопоставленного лица. Их оружие - дротики, щиты и копья, а другого у них нет. Их глава коронуется, и они подчиняются ему и действуют по его распоряжениям. Его местопребывание - в середине страны славян. Упомянутый известный из их числа, который называется "главой глав, именуется Св.т.м.л.к [Святополк?] Он выше суб.н.джа, а суб.н.дж - его заместитель. У этого владыки есть верховые животные, а пища у него никакая другая, кроме выдоенного из них молока. У него есть хорошие драгоценные крепкие кольчуги. Город, в котором он живет, называется Дж.р.ват [Хорват?], три дня в месяц там бывает торг, там продают и покупают. В их стране холод бывает настолько сильным, что [каждый] человек из их числа выкапывает себе подобие ямы под землей, затем делает над ней островерхую крышу из дерева, как на храме, затем покрывает эту [крышу] землей. В этот погреб приходит этот человек с семьей и приносит дрова и камни. Затем разводит огонь и раскаляет камень на огне докрасна. Когда камень раскалится сильно, его обливают водой, так что распространяется пар, и нагревается жилье до того, что снимают одежду. В таком жилье остаются они до весны. Правитель их ежегодно объезжает их. И если у кого-то из них есть дочь, то царь отбирает себе по одному из ее платьев ежегодно. А если сын, то также ежегодно берет по одному из его платьев. У кого нет ни сына, ни дочери, тот дает ежегодно по одному из платьев жены или рабыни. Если же поймает правитель в своей стране вора, то либо приказывает задушить его, либо отдает под надзор одного из правителей на окраине своих владений" (цит. по: Калинина Т. М. Арабские источники VIII - IX вв. о славянах // Древнейшие государства Восточной Европы. Материалы и исследования. 1991 г. М., 1994, с. 221-222).
[68] Цит. по: Ковалевский А. П. Книга Ахмеда ибн-Фадлана, с. 142. Остается неразъясненным, что собственно описывает Ибн Фадлан: какой-то языческий ритуал или обычное повседневное умывание русов. Столь же неясно, как соотносятся в его описании наблюдение и интерпретация увиденного. Однако известно другое: этнические и религиозные стереотипы отличаются особой предвзятостью. Учитывая, что ритуальное омовение в мусульманском обиходе играло значимую роль, несложно предположить, что омовение, наблюдаемое у представителей другой культуры, воспринималось Ибн Фадланом как карикатура на "правильный" обычай, тогда как современным читателем пассаж арабского дипломата воспринимается как инвектива против русов. Аналогичный пример (по глубине абсурда) имеется в "Повести временных лет". Греческий философ объясняет князю Владимиру неприемлемость мусульманской веры следующим образом: "Так вот и этих ожидает день погибели их, когда придет Бог судить народы и погубит всех, творящих беззакония и скверны. Ибо, подмывшись, вливают эту воду в рот, мажут по бороде и поминают Магомета. Так же и жены их творят ту же скверну и еще даже большую". Услышав об этом, Владимир плюнул на землю и сказал: "Нечистое это дело"" (Повесть временных лет по Лаврентьевской летописи 1377 г., с. 259). И еще один пример. Вот как воспринималось арабами-мусульманами омовение индусов. Современник Ибн Фадлана, Бузург ибн Шахрияр записал рассказ путешественника, посетившего Индию. "Когда индус кончает испражняться, он погружается в таладж - это пруд, наполненный водой, которая в пору дождей и потоков стекает с равнин и гор. Умывшись и очистившись, он полощет рот этой водой, а выйдя из таладжа, выплевывает ее на землю. Согласно его понятиям выплюнуть воду в водоем значило бы загрязнить его" (Бузург ибн Шахрияр. Чудеса Индии / Пер. с араб. Р. Л. Эрлих. М., 1959, с. 82-83). О чем идет речь во всех трех случаях, гадать бесполезно. Подобного рода сюжеты характеризуют не русов, булгаров и индусов, а наблюдателей, выражающих свои мысли через призму стереотипов. Замечу также, что Ибн Фадлан не обладал и долей той широты взглядов на условность обычаев и религиозных предписаний, которую, например, с самоиронией демонстрирует ал-Мукаддаси, проведший полжизни в странствиях (см. прим. 114).