У меня в жизни бывали моменты — и тот момент был явно одним из таких, — когда я с нетерпением и даже почти с вожделением жаждал прихода новой эры, в которую симулектроника очистит улицы от надоедливого роя опрашивателей.
Прошло уже пятнадцать минут после договоренного времени, когда меня узнали и провели в курильню Хромоногого через антикварный магазин, ее прикрывавший.
Внутри мне пришлось подождать, пока мои глаза привыкнут к полумраку, наполненному голубоватой дымкой. В воздухе стоял резкий, по приятный аромат тлеющего табака. Стены, увешанные гобеленами, смягчали звуки старой песенки под названием «Дым в твоих глазах», доносившейся из омнифона.
Я поискал глазами вдоль стойки и просмотрел все места у столиков. Эвери Коллингсворт еще не пришел. И я представил себе комичную, но в то же время жалкую картину того, как он изо всех сил пытается отбиться от сборщиков информации.
Ко мне вдоль стойки заковылял Хромоногий — пузатый коротышка с постоянно озабоченным лицом и дергающимся левым глазом, что усиливало карикатурность его внешности.
— Выпивки или курева? — спросил он.
— И того и другого понемножку. Доктора Коллингсворта не видел?
— Сегодня не видел. Что будешь брать?
— Двойной «скотч-астероид». Две сигареты… с ментолом.
Сначала я получил сигареты, аккуратно упакованные в прозрачную пластиковую коробочку с откидной крышечкой. Я взял одну, постучал ею о стойку и схватил ее губами. В тот же момент один из помощников Хромоногого щелкнул перед моим лицом узорной зажигалкой.
Дым заструился через горло, но мне пришлось сдержать приступ кашля. Еще пара затяжек, и я преодолел состояние, которое всегда выдает неопытного курильщика. Затем приятно закружилась голова, дым защипал ноздри и нёбо.
Еще немного погодя мою эйфорию подкрепил дивный вкус скотча. Я отхлебывал из стакана, наслаждаясь каждым глотком и осматривая почти битком набитое помещение. Лилось мягкое освещение, курильщики переговаривались вполголоса, и их бормотание сливалось с архаичной музыкой.
Из динамиков полились звуки очередной старой песий — «Две сигареты в темноте». И вдруг мне стало интересно — что о тридцать третьей поправке думает Джинкс и каково было бы сидеть вместе с ней в саду на крыше небоскреба и смотреть, как отблеск зажженной сигареты играет малиновым светом на гладкой атласной коже ее лица.
Я в сотый раз принялся уверять себя, что она не могла иметь совершенно никакого отношения к исчезновению загадочного наброска Фуллера. Я тщательно воспроизвел в уме ту ситуацию. Я точно видел рисунок, когда провожал Джинкс к двери. Но когда я вернулся к столу, набросок пропал.
Но если Джинкс не имела к этому отношения, то почему же она отрицала знакомство с Мортоном Линчем?
Я допил скотч, заказал новую порцию и, пока ее готовили, затягивался дымом сигареты. Как все стало бы просто, если бы я всего лишь смог убедить себя, что никакого Мортона Линча нет и не существовало никогда! В этом случае гибель Фуллера не вызывала бы никаких подозрений и было бы совершенно понятно, почему Джинкс заявила, будто не знает Линча. Только все равно это не объяснило бы исчезновение рисунка.
Кто-то вскарабкался на табурет рядом со мной, и на мое плечо опустилась широкая мягкая ладонь.
— Проклятые приставалы!
Я поднял глаза и увидел Эвери Коллингсворта.
— Тебя тоже поймали?
— Четыре штуки. Один замучил меня с исследованием медицинской ассоциации по изучению личных привычек. Я бы предпочел, чтобы мне зуб выдернули.
Хромоногий поднес личную трубку Коллингсворта, набитую табачной смесью по особому рецепту, и принял заказ на неразбавленное виски.
— Эвери, — задумчиво сказал я, пока тот закуривал, — я хочу предложить тебе ребус. Вот такой рисунок: на нем изображен шагающий древнегреческий воин с копьем, лицом повернут к тебе. Впереди него черепаха, ползет в том же направлении, что идет воин. Первый вопрос: на какие мысли это может тебя навести? Второе: видел ли ты в последнее время что-то подобное?
— Нет. Я… Слушай, ты что, об этом хотел поговорить? Я бы сейчас мог сидеть дома и принимать душ!
— Доктор Фуллер оставил такую картинку для меня. Давай начнем с того, что предположим, будто этот рисунок чем-то важен. Только я не могу додуматься, что он означает.
— Да просто чепуха какая-то, вот тебе мое мнение.
— Итак, это чепуха. Но означает ли она что-нибудь?
Эвери принялся размышлять, посасывая свою трубку.
— Может быть…
Он замолчал, я не вытерпел и спросил:
— Ну что?
— Зенон.
— Зенон?
— Парадокс Зенона. Ахиллес и черепаха.
Я щелкнул пальцами. Ну конечно! Ахиллес, который гонится за черепахой и не может ее догнать, потому что каждый раз, когда он добегает до того места, где была черепаха, та успевает проползти вперед какое-то расстояние.
— Тебе приходит в голову что-нибудь о том, как этот парадокс может быть применен в нашей работе? — спросил я, сгорая от нетерпения и любопытства.
Он помолчал немного и, наконец, пожал плечами.
— Ну, не так сразу. Все-таки я отвечаю только за программирование психологических паттернов. И не могу делать авторитетные заявления по другим вопросам.
— Вывод этого парадокса, как я припоминаю, заключается в том, что всякое движение есть иллюзия?
— Это его основная мысль.
— Но по-моему, она не имеет никакого отношения к работе. Наверное, Фуллер, нарисовав этот набросок, имел в виду вовсе не парадокс Зенона.
Я протянул руку к своему стакану, но Коллингсворт задержал ее:
— Я не стал бы относиться серьезно к чему-либо, что Фуллер делал в течение тех последних двух недель. Знаешь, он вел себя весьма странно.
— Может, была причина?
— Никакие причины не объяснят всех его закидонов.
— Например?
Эвери сложил губы трубочкой:
— За две ночи до того, как он погиб, я играл с ним в шахматы. Весь вечер он то и дело прикладывался к бутылке и, как ни странно, совсем не опьянел.
— Значит, его что-то беспокоило?
— Понятия не имею, что было у него на уме, хотя я ясно видел, что он не в себе. Все время его заносило куда-то в область философии.
— Размышлял об исследовании и улучшении человеческих взаимоотношений?
— О нет, ни о чем таком он не заговаривал. Но… в общем, если откровенно, он вообразил, будто его работа в компании начинает приносить плоды в виде того, что он назвал «базовым открытием».
— Что это за открытие?
— Он не захотел рассказывать.
Это кое-что подтверждало. Линч тоже говорил о некоем секрете Фуллера, об информации, которую тот надеялся передать мне. Теперь-то я был уверен в том, что Линч действительно присутствовал на вечеринке Сискина и что между нами действительно происходил тот разговор на крыше.
Я закурил вторую сигарету.
— Дуг, почему тебя все это так интересует?
— Потому что я не думаю, что Фуллер погиб случайно.
Через мгновение Эвери с серьезным видом произнес:
— Слушай, сынок. Я прекрасно знаю, почему началась вражда между Фуллером и Сискином — распределение социологических исследований, временные графики и все такое. Но в самом деле, никак нельзя думать, будто Сискин дошел до того, чтобы пойти на физическое устранение…
— Я этого не говорил.
— Конечно, не говорил! И тебе лучше вообще об этом не заикаться… никогда. Сискин — очень могущественный и мстительный человек.
Я поставил на стойку пустой стакан.
— Но с другой стороны, Фуллер мог с завязанными глазами передвигаться прямо среди потрохов этих функциональных генераторов. Уж он бы никак не напоролся на кабель под высоким напряжением.
— Если говорить о нормальном, не сумасшедшем Фуллере, то да. Но не о том Фуллере, которого я видел в течение тех двух последних недель!
Наконец, Коллингсворт созрел до того, чтобы сделать выстрел в упор. Он грохнул стаканом о стойку и заново закурил трубку. Благодаря свету от тлеющего табака его лицо казалось менее напряженным, чем было на самом деле.