Игорь и пошел к избе. Она была хороша. Антик! Бревна потрескались, приняли серо-голубой оттенок. В них встретились цвета земли и неба.
Около забора ходил бычок, пестрый, как сорока.
Он ел траву с таким вкусным хрустом, что у Игоря набежала слюна. Подумалось — хорошо бычку жевать травы с изобилием мелких цветов.
— Здравствуй, телятина, — сказал Игорь и остановился. Бычок поднял свою растопыренную ушастую рожицу. Жевать он перестал — трава выглядывала из его рта, но она все пошевеливалась и будто сама собой входила в его черные слюнявые губы.
— Вкусно? — спросил Игорь и разрешил. — Ну, жуй, жуй…
И задумался о вечной схеме. «Бычок ест траву, я ем бычка. Собственно, трава — высшая доброта этого мира».
— Я — бычок — трава, — бормотал Игорь. — Но как мне говорить со старикашкой?
Неловко было Игорю.
Онемели кончики ушей.
— Ерунда! — рассердился Игорь на себя и потянул калитку.
Он прошел мимо дождевой бочки, пахнущей кислым пивом, прошел рукомойник, пригвожденный к столбу. На голубом его козырьке лежал белый обмылок.
За избой Игорь увидел дощатую пристройку со свежими рамами. Около земля утоптана, присыпана опилками. Значит, сделано на днях.
Игорь заглянул в окно пристройки. На строганом желтом полу в позе безнадежности лежал Риф. Он был прикован цепочкой к ножке круглого, тяжелого стола. Рядом поставлены две тарелки. В одной налито молоко, во второй лежат серые куски.
— Мой пес, — шептал Игорь, глядя на Рифа. — Мой.
И его затопила нежность, налилась до самого горла при виде несчастного зверя. Ему бы лучше жить здесь, на даче, есть из тарелок мясо и хлебать молоко. А он несчастен, его тянет в сарай.
Чудаки-дураки эти собаки.
Игорь вспомнил запахи погреба и вонь брошенной в сарай старой обуви. Ему было стыдно.
Риф встал, цепочка его звякнула — Игорь попятился. Ему отчего-то не хотелось, чтобы Риф увидел его. Он снова шел мимо рукомойника, мимо древесной чурки с глазами сучьев и воткнутым в нее топором. А вот и окна избы, маленькие, слепые, стародеревенские.
Они распахнуты, из них выбиваются голоса и табачный дым. «Кто-то сидит, — думал Игорь. — Прислушаюсь-ка. Дело тонкое, посторонние нам не нужны. Но голоса… Ну, это Макаров… А второй?» Игорь высоко поднял брови — второй был голос капитана Лобова, его шепчущий говорок.
Лобов говорил Макарову:
— …Сахаром только чай портишь… Так вот, заговорил парень о твоем Лебо, и мне все стало ясно. И Сергеев уши навострил. Я и взялся. Знай — ты, старче, свихнулся. На твой случай есть статья в кодексе. Гм, статья-то есть, а вот прецедента не имеется. Не помню.
— А Полухин?
— Осторожный человек. Кто может доказать, что именно он увел собаку?.. Нам остается его версия покупки собаки на базаре. А если Лаптев деньги возьмет и скажет — не получал? Ты бы их хоть по почте посылал, что ли… квитанция бы на руках имелась.
— Я широк — тысячу отдаю.
— И здесь удивил ты меня, старче. Интересный принцип — тысяча! Подумаешь, миллионер.
— Мало, мало… Ах, если бы ты увидел пса на болоте, я сам не свой ушел. Лаптев золото в руках держал.
— Все равно много. Твоя идея отдать тысячу просто глупа, хватило бы и двухсот. Налей-ка еще чайцу. С чем ты его завариваешь? Такая приятная горчинка. Так вот, мы могли бы заставить его продать собаку тебе через секцию.
— Не хочу одолжаться. Взял и все, и кончен разговор.
— А такая гипотеза — если тот сюда придет? От денег откажется?
Голос Макарова задвигался. Видимо, старик ходил по комнате.
— Ты слушай меня, — говорил Макаров. — Статья! Мне плевать на все статьи и все кодексы. Есть же, черт возьми, простой кодекс справедливости! Не может быть живое существо безгласным рабом. Оно — поймите вы это — единственное, оно рождено для высшего взлета. А тут вонючий сарай, дубина-хозяин. У него барышни на уме. Рифу нужен другой хозяин, чтобы мог всего себя отдать ему. — Макаров замолчал. Игорь слышал его топтанье.
— Увидел я эту собаку и понял — та! Понимаешь, я всегда мечтал иметь чемпиона, я их по пять штук выращивал. Все искал. Помнишь, держал сразу пять собак.
— Четыре, — поправил его Лобов. — Их клички — Неро, Леди, Джильда и Том.
— А всего я держал девятнадцать собак. Я профукал на них половину зарплаты, мне милее охоты было содержание и выучка собаки. Милее жены, детей, самого себя.
— Но продавал же.
— Объясню — я искал. Всю жизнь я искал одну удивительную и несравненную собаку и не мог найти. Были собаки хорошие, попадались отличные. И вот я увидел Рифа. Гены-то какие! Совмещены луэзины, лавераки, в нем кровь Ремней-Ренальда и полевого чемпиона Магды (старик долго еще бормотал странные певучие имена, называл охотничьи клубы: Кенель-клуб, общество святого Губерта). Увидел, и во мне все опрокинулось. Вот он! — сказал я себе. Знаешь, впервые я увидел Рифа на прогулке. За ним шагает современная громадина — ноги до шеи, на пузе транзистор, на роже самодовольство. Ни интеллекта, ни любви, а только сумасшедшая удача. Рассказал он мне, что Риф еще маленький, двух месяцев, сделал стойку по кошке и упал от усилия. Говорит и сам не понимает ничего. Не понимает — запах дичи сидит у Рифа в генах. Никто не верил в Рифа, я тоже. Дурак! Осел! Скотина!