Неужели я трус?
Уж лучше бы я подкараулил Димку около угольного киоска.
…Утром я так вертелся на уроке, что Мария Абрамовна встревожилась. Спрашивает, не объелся ли я паслена.
— Нет, — говорю. — Не объелся.
— Зачем мучиться, иди домой, — говорит Мария Абрамовна.
— Нет, — говорю. — Я не мучаюсь.
А сам весь извелся.
И тут звонок.
Я тотчас отвел Димку в сторону.
— Давай, — предлагаю, — поговорим как мужчина с мужчиной.
— Давай, — говорит Димка.
— Я тебя обманул, — говорю. И рассказал ему все. Димка сбычился и сопит. Долго сопел. Потом и говорит:
— А ты смелый! Я бы не сознался. Струсил бы.
Он трус, а я так мучаюсь!.. Эта несправедливость потрясла меня. Я тотчас засветил ему в глаз да еще дал в придачу в ухо. Хорошо дал.
Нас, рыжих, бойся!..
Димка отскочил к стене и опустил до пола нижнюю губу. А под Димкиным глазом медленно наливался синяк.
Я любовался им и знал — через два-три дня синяк расцветет, будто желто-фиолетовый цветок ивана-да-марьи. Хорошо сделан, отличная работа. И вся моя злость к Димке ушла. Понял — теперь мы обязательно станем дружить. Самая крепкая дружба, тысячи примеров!
И если рассудить, то…
Бз-з!.. Брызнуло электричество, выбитое кулаком Димки из моего носа.
Это хорошо, этак крепче дружится! И сквозь вылившиеся слезы я увидел появляющуюся нежность на Димкином лице и схватил его за правое ухо. Другой рукой я стал ловить Димкин хрящеватый нос. Он вцепился обеими руками в мои волосы.
— Ы-ы-ы… — взвыли мы, падая на пол и ударяясь затылками. И сев на Димку сверху и подпрыгивая (Димка только икал), я уже знал — мы будем дружить вечно. Обязаны. После такой драки.
…Стена упала — последняя. Пыль дотянулась до моих ног и легла. Среди обломков суетились, убегая, косиножки, уховертки и пауки. Они волочили поломанные ноги и раздавленные тела.
Дом умер и — пора. Он давно состарился, с ним шла бесполезная возня. То нужно латать стены, то ставить на крышу черные заплаты из рубероида.
Дом надо было красить, вбивать в него новые гвозди.
Хлопоты, хлопоты, хлопоты…
Теперь же я свободный человек. Я могу отдать квартирные ключи соседу и идти, ехать, плыть, лететь самолетом, куда хочу.
Что же я хочу?..
Димкины сороки
Мясо!.. Оно мне снилось.
Мясо!.. Я чувствовал его во рту, невыносимо, дерзко вкусное, просыпался и глядел с высоты моих теплых полатей.
Пронзительно сияла луна. В углах стояли черные тени.
Я видел отца, лежавшего недвижно. Он тяжело дышал. А по комнате тяжело ступал, шел ко мне в кухню Невидимый. Мне страшно. Волосы мои шевелятся — под ногами Невидимого хрустят половицы.
Я коченел в ужасе и опять просыпался. И видел луну, отца, лежавшего неподвижно, и слышал — за занавеской сонно дышали мама и сестренка.
Мне хотелось съесть кусочек мяса, но мы его давали только отцу — он был нашим кормильцем. Сами мы ели картошку, а ее не хватало. Она кончилась в январе. Теперь в подполе лежали только закатившиеся проросшие картофелины. Ростки их были как лапы белого паука. А чтобы у нас снова появилась картошка, был нужен нашатырь. Тот самый, что для паяния. Димка Горев приносил этот нашатырь в свертке из оберточной бумаги с деревянными занозами.
Я клеил маленькие пакеты, развешивал нашатырь по сто граммов и твердой рукой писал: «Нашатырь натуральный. Вес 100 г.» Четки, уверенны были мои буквы, колхозные женщины не сомневались в нашатыре и лечили им телят. Только недоверчивые старики говорили:
— Если врешь, паря, большой тебе грех, животное погибнет.
— Хороший нашатырь, — клялся я, вертя головой. — Смотрите, пробуйте, нюхайте. Сахарный нашатырь!
— Ну ладно, ладно, не трещи… сорока.
Я не врал — Димкин нашатырь был действительно хороший. И цена его тоже: ведро картошки за стограммовый пакетик нашатыря.
Картошка могла быть крупной или мелкой, розовой или желтой с фиолетовым (отец ее называл Вторым Интернационалом, а Димка — союзниками). Любая картошка — ровно ведро. (А за отцовский костюм, ненадеванный, дали один мешок картошки).
Такие были нашатырно-картофельные дела.
Так нашатырь в химии жизни обращался в деревенскую картошку. Картошка, если кормить ею поросенка, становилась мясом. Наевшись картошки с хлебом, можно было идти на охоту и добыть дичь, т. е. опять превратить картошку в мясо.
А теперь о Димке…
День шел воскресный. Я бежал к Димке Гореву: надо было уговориться о нашатыре — телята нарождались. И надо было договориться об изготовлении дроби: с юга спешили к нам утки и кулики.