Но и это не было главным: у нее было чувство собственности на меня, уверенность, что я никуда не денусь и буду плясать под ее дудку. Если бы она была хоть немного умнее! И если бы она действительно меня любила. А так, кроме себя самой ей любить было некого. И незачем. Как только у меня начались серьезные финансовые проблемы, оказалось, что мой статус ниже ее звездного - и она стала мне мстить за это. Мстила жестоко, стараясь сделать как можно больнее, используя весь арсенал манипулятора. И я позволял манипулировать собой. Достаточно долго. Почему? Потому что считал, что это любовь. И что ради детей можно потерпеть временные приступы безумия. Ради Антошки и ради Валерии я готов был терпеть многое. Я и терпел. Но не все же терпеть, черт меня подери! И тогда я взрывался. И тогда мало не казалось. Всем, кто находился рядом со взрывом.
И при этом я совершенно не обращал внимания на то, что главный индикатор любви уже давно показывает ноль: полное отсутствие чувств. Я ведь говорил, что удача приходит ко мне с любовью. Ну вот, так и было. И то, что удача отвернулась от меня, означало одно - любовь ушла в прошлое. Ее больше нет, не существует. И не надо питать никаких иллюзий.
Кто из нас изменил первым? Я не знаю. Может быть я, может быть, она. Это когда один из супругов находится в состоянии восторженной влюбленности в свою дражайшую половину, об измене узнает последним. А в такой ситуации догадываешься сразу.
Я увидел ее из окна машины. Ей было около двадцати. Милое личико, как говорится, ничего необычного - красота молодости, только-то и всего. Обычно, в девяти случаях из десяти, мимо таких девушек проезжаешь мимо, и тебя ничего не толкает, не дергает, не заставляет делать глупости, вот только мелькнет мыслишка "Какая цыпочка поцокала... Хорошо бы..." и тут же гаснет, отвлеченная проблемой вписаться в очередную развязку так, чтобы крылья у машины не поотваливались.
А тут меня как-то прорвало. Я опустил окошко, выпросил у девушки номер мобильного телефона. Через пять минут перезвонил (номер оказался правдой), через час мы уже катались по городу. Через три - обедали в "Версале", через шесть - спали в четвертом номере на втором этаже, известном тем, что именно в этом номере спасался от насильников знаменитый Филя.
Рядом со мной лежала совершенно не знакомая женщина. И что я? Я не испытывал ничего. Ровным счетом ничего. Не было гадкого чувства совершенной подлости. Потому как не было любви, которую предаешь, не было восторга (вот, я ее сделал!), не было и чувства мужской гиперценности: могем же еще! Просто то ощущение моральной опустошенности, которое преследовало меня последний год, никуда не уходило. Я ничего вообще не чувствовал! Как будто все в жизни течет так, как и должно протекать. И это меня почему-то расстраивало больше всего.
После этого события моя жизнь стала не просто падать - она понеслась под откос со скоростью курьерского поезда. Очень скоро жить стало совсем не на что. Жена с детьми уехала к родителям (моя мама опять устраивала личную жизнь, но, надо отдать ей должное, на сей раз приняла во внуках самое живое участие). Настя из Города уезжать не хотела. Не хотела не потому, что ей нравился Спуск, Крещатый яр или Спивоче поле. Ей не хотелось уезжать от своего любовника. Она еще не достигла такого уровня отношений, при котором могла бы манипулировать этим человеком. А на меня ее слезы, истерики и крики просто уже не действовали. Я продал машину (поставил на бизнесе жирный крест - без машины какие могут быть дела?). Но этих денег хватило только на то, чтобы раздать самые существенные долги. Скоро и продавать стало нечего. А кредиторы жали, гнали из угла в угол, банкиры обрывали телефоны. Сначала я отделывался обещаниями, мелкими подачками. Потом и это стало уже невозможным. Кредиты переросли в разряд проблемных. А потом безнадежных. Я брался за любую работу. Но у меня ничего толком не выходило. Казалось, из меня ушла какая-то важная часть, какая-то составляющая, без которой не то что успех, без которой и дыхание не представляется возможным.
Внутри нарастало то, что у Пелевина выражено общим термином "пустота". Но пустота ("вакуум") бывает самого разного толка. Мой вакуум был депрессивным. Вскоре мне все стало "по барабану". Еще быстрее я ощутил, что жизнь мне опостылела настолько, что существовать дальше глупо и невозможно.
Даже любовь к детям не "цепляла" меня за этот мир. Было только чувство вины за то, что так случилось. Было чувство вины за неудачу и чувство ответственности за то, что судьба моих детей окончательно испорчена. То, что Настя даст им толк - не верилось. Но и я толком дать им ничего не мог. А быть обузой собственным детям? А зачем?
Если бы я пил -я бы быстро спился. Если бы я был наркоман - давно бы вколол себе смертельную дозу. А так я просто проходил мимо моста Патона и понял, что хочу испытать напоследок щемящее чувство полета. И эта мысль очень быстро стала в моей жизни единственной, от которой пустота отступала.
Глава седьмая
Временное бомбоубежище
Когда человеку плохо, он инстинктивно ищет, куда ему спрятаться, под какое укрытие засунуть свое тщедушное тело и, хотя бы на время, забыться о том, что его гложет. Стремление спрятаться, бежать - одно из самых стойких реакций на стресс. Так было всегда. Особенно тут, на Украине, с ее бескрайними просторами, где сам ландшафт издавне подсказывал человеку, что бегство - самый легкий путь избежать неприятностей. Мы бежали от стрел кочевников по лесам и ярам. От ляхов бежали на Сечь. От москалей - на запад. И только от себя самого никуда не убежать. Как никуда не убежать от собственной трусости, прописанной в генах. Это трусость ситуационная, трусость в целом. Нет, я не говорю, что труслив народ. Но храбрость в поведении народном проявлялась только тогда, когда его (украинский народ) припирали к стенке и били по голове: вот тогда приходилось отвечать. И много героического было в этих ответах. А так... Ходили мы под чужими знаменами почти всю свою сознательную национальную жизнь. Хорошо ходили. Славно ходили. Но как только ситуация складывалась сложно и касалась тебя лично - стремились бежать.