- Добрый день, бабка Маланка, вы меня помните? Я погостить к тете Марусе приезжал, ну же...
- Агов, помню, ты з города. Да. Опять побуть к Маруське приехал?
- На пару деньков. А вы что, болеете?
- Да вот, как муж помер, так и обсели меня болячки, сынку...
- А огород-то какой ухоженный, как же вы справляетесь?
- Людей наймаю, помогают кто чем может. А тебе шо надо, сынку?
Разговор длинным не получался, да и глупо было бы вести светскую беседу ни о чем с человеком, которому так мало осталось на свете Божьем.
- Может, вам сейчас помощь нужна? - я шел к цели напрямую.
- Чого ж не нужна, нужна, курнык вычистишь? - бабка зыркнул на меня острым взглядом из-под опухших век. Проверяла, насколько мне нужда припала, что ли?
- Отчего не вычистить? - я пожал плечами.
- Тільки в мене грошей нема? - я опять пожал плечами.
- Ну и не надо мне денег.
- Ладно, вот тебе струмент, працюй...
"Струментом" оказалась лопатка примерно таких размеров, какие используют для чистки печек. Куриный помет собирался и аккуратно складывался в полиэтиленовые мешки: ценное удобрение пропадать не должно! В тесном курныке было трудно развернуться, воняло отменно, я несколько раз выходил на улицу, чтобы глотнуть свежего воздуха и недобрым словом вспоминал проклятых капиталистов. В году восьмидесятом мне попался журнал "Америка", в котором на первой странице красовался их лайнер из самой "падучей" марки ДС, а вся вкладка была изукрашена фотографиями с американской птицефабрике, где негры в респираторах тащили вязки кур на скорую расправу. И как я завидовал этим неграм, которые в своей занюханой Оклахоме (Неваде, Небраске), имели эти трижды клятые респираторы, а я вот не имел. Вот так, в борьбе с расистскими предрассудками, я провел два часа своего драгоценного времени. Дело было сделано, табачок-самосад уже отягощал карман моих брюк, оставалось немного.
Но тут ветер переменился, и я понял, что первым делом стоит все-таки помыться. Аммиачный аромат курятника так крепко впился в мое тело, что я первым делом побежал в летний душ. Вторая водная процедура за день окончательно настроила меня на какой-то мирный, особенный лад. Даже курить как-то расхотелось. А вот накатить соточку, да под борщец! Это было бы замечательно! А тут, как из-под земли, тетя Маруся, оказывается, что борщ уже на столе.
На столе, кроме борща, оказалась и свежайшая молодая картошечка, рассыпчатая, только отваренная, посыпанная петрушкой и укропом, сдобренная маслом и чесноком, и салат из порезанных крупными дольками огурцов и помидор, заправленный душистым домашним подсолнечным маслом, а еще и бутылочка крепкого первачка (помня мои пристрастия, тетя Маруся казенку не доставала). В крынку было налито парное молоко (для меня лично самый большой наркотик на свете). Я налил в граненые чарочки первачка, как говориться: "Поехали!"
Тетя Маруся ела, как говорится, "в приглядку". Не столько ела, сколько смотрела, как ем я. Она вообще питалась по-птичьи: там клюнет, там попробует, там чего-то отщипнет. Я никогда не видел, чтобы она ела за обеденным столом, разве что на свадьбах да поминках. И то, опять же, как птичка... Я удивляюсь, как у нее остается сил: жить, работать, постоянно находится в движении...
После обеда тетя Маруся имела привычку прилечь. Отдыхала она днем тоже по-птичьи: небольшими короткими урывками, один-два раза в день ложилась в постель минут на двадцать-тридцать, никогда не больше. Спала она или нет, я не знаю, но ритуал "отдыха", короткой своеобразной сельской "сиесты" соблюдался постоянно.
Я решил послеобеденное время провести "со вкусом". Взял тетрадку и пошел. Огород тети Маруси плавно спускался вниз, а внизу, за огородом, начиналась река Мелява, тихая, спокойная, соединяющая два озерца и ничьим приток не являющаяся. Этот берег реки был повыше и резко обрывался к воде. Иван довольно давно выложил спуск к реке камнями, получив импровизированную лестницу, а на берегу, под роскошной ивой, сделал скамеечку. На этой скамеечке он любил сидеть в редкие минуты отдыха и наблюдать за тем, как бежит вода в реке... Когда-то, незадолго до смерти, Иван сделал и кладку: берега речушки были болотистыми и поросли камышом. Чтобы иногда порыбачить, Иван и сделал кладку: набросал автомобильных шин, на которые сверху постелил доски. Года два назад кто-то жег камыш, кладка почти полностью сгорела, остались только кое-где шины, почти не тронутые огнем. Тетя Маруся любила сидеть на той же лавочке и наблюдать за тем, как Иванко ловит рыбу. Он, в отличии от других сельских, никогда не ловил сетью, а закидывал одну закидушку на резинке и ловил всегда только одной удочкой. Поймав три-пять хвостов, Иван рыбалку оканчивал. И очень редко, разве когда ждал гостей, мог наловить рыбы побольше.
Я расположился на живописном берегу реки (в этом месте Мелява делала плавный изгиб и меняла русло почти под прямым углом), вытащил тетрадку и записал: "14-е июня. Купил ноутбук. Потратил 4 820 гривен".
Курить мне как-то не сильно уже и хотелось. Но самосад был. Покойный дед Макар, сосед тети Маруси, давным-давно обучил меня премудростям скручивания "козьей ножки" и курения сельского самосада. Сельский табачок мог оказаться довольно ядреным, так что курение самосада - это была даже не наука, а великое искусство, из которого мне известны были только азы.