Максим Сергеевич, бледнея и дергая желваками, стал всматриваться в документы.
– Это копии. Подлинники лежат у Громова. Ваш арест состоится в ближайшее время. Ваше имущество будет конфисковано. Вы отыграли свое, Максим Сергеевич. Больше вы никому не нужны.
Бугай тяжело задышал и покраснел от злости. Вены на его шее набухли, он заскрипел зубами, отшвырнул бумаги в сторону и рванулся к Ворону. Абигор даже не моргнул, оставаясь на месте и пристально глядя на то, как агрессор отшатнулся назад и упал обратно в кресло. Бугай глубоко вздохнул и, словно рыба, ловя ртом воздух, попытался расстегнуть пуговицы рубашки.
– С сердцем плохо? Да, человеческий организм несовершенен. Малейшая поломка в нем, небольшой сбой, и вы уже обречены. Даже смешно. Венец природы, называется…
– Кто ты? – заваливаясь на бок и падая с кресла, прошипел Бугай.
– Какая теперь разница? Все отвернулись от тебя. Носферато мертв. Александру ты не интересен. А так как ты слишком много знаешь, проще избавиться от тебя. Ничего личного. Ты думал, что всесилен, думал, что власть и деньги решают все. Ну что ж, теперь ты лежишь здесь абсолютно беззащитный, и почему-то я не вижу никого, кто спешит к тебе на помощь. Позволь, – Абигор присел на корточки и сорвал с умирающего золотой крестик.
– Господи, прости меня грешного, – из последних сил захрипел Максим Сергеевич.
– Тебе Он уже не поможет. Вы наплевали на Него, а Он на вас, – Ворон взял со стола документы и убрал их обратно во внутренний карман.
– Он что, сдох что ли?! – откуда ни возьмись заорал Грешник.
– Сам знаешь, люди смертны.
– А что меня не дождался?!
– Хотел тихо все сделать.
– Скучный ты все-таки, пернатый. Скучный! Нет в тебе задора.
Грешник обшарил мертвое тело, вытащил из кармана дорогие сигары, снял часы и перстень, сел на труп и закурил.
– Может, не надо мародерствовать?
– Это трофеи, Ворон! Не дал с ним позабавиться, так хоть не мешай насладиться тем, что осталось.
– Еще скажи, что обиделся.
– Не дождетесь! – Грешник вытащил из пасти сигару и покрутил ее в руке. – Дрянь-то какая! А беломорчик-то лучше – русским навозом отдает и так хорошо горло продирает.
– Нам пора.
– Ну, пора так пора, – горбун достал из фуфайки спички.
– Не вздумай тут ничего подпалить. Все останется, как есть.
– И все же ты скучный, пернатый, – Грешник забычковал окурок сигары и спрятал его в карман.
Глава XXVI
НИКОГДА НЕ ГОВОРИ НИКОГДА
Ах, какая смешная потеря!
Много в жизни смешных потерь.
Стыдно мне, что я в Бога не верил.
Горько мне, что не верю теперь.
С. Есенин
Девушка бежала по узким и темным туннелям подземного храма. Из ее глаз текли слезы, причины которых она не осознавала. В голове все перемешалось, а ноги, словно не знавшие усталости, несли ее прочь от проклятой комнаты. На пути ей периодически попадались слуги темного царства, с кем она еще не так давно разговаривала о вере, о той вере, которую ей навязывали, в которой, как она думала, она найдет ответ на свои вопросы, чтобы убежать от проблем этого мира.
– Что с тобой, сестра? – спрашивали они с заботой и беспокойством.
Ей слышалась фальшь в их словах, а ненависть к ним становилась все ярче. Перед глазами стоял ее отец, который постоянно повторял, что во всех грехах виновен человек и никто, кроме него, что все проблемы мы создаем себе сами, чтобы потом их решать.
Зверев и Четырин продвигались по коридорам, освещая свой путь тусклым факелом. Оба молчали. Виктор тихо плелся за капитаном, мысленно прокручивая недавние события. Кровавое жертвоприношение не давало ему покоя. Он удивлялся спокойствию капитана, который вел себя так, будто ему весь этот кошмар был уже знаком. Тишина давила все больше, и ему казалось, что он очутился на самом дне глубокого океана.
– Может, споешь?
– Что? – обернувшись, удивленно спросил Зверев.
– Что-что? Хоть что-нибудь. Можешь даже сплясать.
– Тебе лезгинку или брейк?
– Лучше, конечно, брейк, но боюсь, ты себе шею сломаешь. А одному здесь остаться жуть как страшно. Так что давай лезгинку.
– Гляжу, шутить пытаешься, значит, не все потеряно.
– Терять уже нечего. Это нервы, а не юмор. Ты только не молчи, а то я от этой тишины свихнусь.
– Много говорить вредно.
– Почему?
– В нашем государстве лучше молчать, так умнее кажешься. У меня в подчинении было десять человек, – нехотя начал Зверев. – Я тогда еще служил в нашей доблестной армии, был командиром отделения разведки. Мне дали молокососов, которые и оружия-то толком не держали – пацаны по восемнадцать-двадцать лет. Это было их первое задание. Они были молоды, и каждый думал, что пуля обойдет его стороной. Я докладывал начальству, что ребята молодые и неопытные, но меня никто не хотел слушать: ты командир – ты и обучай. Я не ослушался приказа, и очень об этом жалею.