Казалось, это черная дьявольская рука с медвежьими когтями хватает самозванца Смердинского за полы тужурки, тянет назад, к заготовленному для него котлу. Дым лез в глаза, точно науськанный.
— К нам, к нам, иди к нам! — пел огонь визгливыми голосами шансоньеток, пожирая стены и перекрытия. Взвыв волком, Ипполит Матвеевич рванулся вперед, приложился лбом о косяк, потряс головой, боднул пространство ножками стула и вывалился в коридор, где подобный античной статуе пожарный, широко расставив ноги, поливал стену цеха из брандспойта. Следуя за пожарным рукавом, как за нитью Ариадны, бывший предводитель, полу убийца, а теперь еще и поджигатель, вырвался на пропахший дымом холодный осенний воздух, и, не останавливаясь, порысил во тьму переулков, подальше от задорно полыхающей типографии. Объятый манией, Воробьянинов не заметил, как от колыхающейся вокруг толпы зевак отделилась крепкая фигура и двинулась следом за ним.
Ипполит Матвеевич хотел вспороть сиденье сразу же, за ближайшим поворотом, но побоялся, что кто-нибудь увидит, попытается отнять столь долго ускользавшее из его рук сокровище, и переборов себя, огромными прыжками понесся на свою квартиру на Журавлевке.
— Экий прыткий стрекозел, — саркастично подметила фигура, едва поспевая за несущимся в обнимку со стулом Кисулей.
Влетев в чистенький домик «стремительным домкратом» и буркнув высунувшейся было из своей половины заспанной хозяйке, что ужинать не будет, Ипполит Матвеевич накинул крючок, затеплил лампу на столе и, сладко обмирая, рухнул перед стулом на колени, словно пылкий любовник перед предметом давней страсти. Здесь-то им никто не помешает! Бывший предводитель дворянства жутко захихикал. Жадно огладив сиденье дрожащими руками, Ипполит Матвеевич выхватил из кармана складной ножик и, возвев сухую длань под самый низенький беленый потолок, вонзил лезвие наискось. Ситец треснул, расходясь, пружины вырвались на волю, качаясь и позванивая. Скрюченная тень предводителя металась по стенам, точно вампир. Погрузив пальцы в пыльное нутро, Воробьянинов немедля наткнулся на большую шкатулку и застонал от радости и вожделения — есть! Есть! Вот ОНО!
Шкатулка была старинная, деревянная, украшенная искусной резьбой. Никаких дурацких записок от мастера Гамбса в такой быть не могло! Аккуратно, будто новорожденного, Ипполит Матвеевич водрузил ее на стол, поближе к свету, и сунул в замочную скважину лезвие ножа. Хлипкий замочек крякнул, крышка взлетела… и вместо сверкающих, искрящихся бриллиантов покойной тещи в алчное Воробьяниновское лицо вылетела крупная комбинация из трех пальцев, довольно талантливо изваянная шкодливыми руками Остапа из старой офицерской белогвардейской перчатки. Мастеровой из товарища Бендера вышел не в пример лучше, чем художник.
Пребольно щелкнув ошеломленного предводителя по костлявому носу, набитая опилками дуля закачалась на крепкой пружине, будто издеваясь. Во тьме за маленьким оконцем кто-то радостно засмеялся. Испуганный Ипполит Матвеевич вскинул выпученные от ужаса глаза и увидал… покойного товарища Бендера. Белое, бескровное, точно у шансонье Вертинского, медальное лицо его прижималось к стеклу, шевеля черными зрачками. Облачен убиенный комбинатор был в приличествующий покойнику белоснежный саван, обильно запакощенный на груди красным.
— Отда-а-ай сокровища убиенной тобою тещи! — замогильным голосом потребовал покойник. — Сволочь старая.
Киса завизжал. Не переставая вопить, он плечом высадил обе двери, разогнув кованые крючки, и понесся, припадая на одну ногу, во тьму, в сторону взревевшей от внезапно сорвавшегося ледяного ветра реки.
Остап снова развеселился. Отсмеявшись и вытерев выступившие слезы и сделавший свое дело грим подолом савана, он зашвырнул ненужный больше костюм в ближайшие кусты и, сунув озябшие руки поглубже в карманы, зашагал в сторону подмигивающего теплыми огнями центра города. На душе у товарища Бендера было легко.