Глава 3. Чутье
Спасителей своих Остап отблагодарил на средства старого знакомца Кислярского, робко посещавшего столицу по делам старгородской бублично-бараночной Одесско-Московской артели. Тот едва оправился от летних приключений на Кавказе и в Крыму, был тише воды и ниже травы, по ресторанам не шатался, и все равно судьба-злодейка столкнула его со страшным адептом контрреволюции на кривой московской улочке лицом к лицу. Кирпичный кавказский загар уступил на челе молодого офицера место благородной бледности, свинцово-серые в ноябрьской хмари глаза глядели пронизывающе и как-то по-особому. Кислярский слабо пискнул и сделался совершенно лиловым от ужаса. Остапу даже под локоток его брать не пришлось, он просто кивнул в сторону укромной подворотни, и бараночных дел мастер на подкашивающихся ногах покорно поплелся следом. Кислярский сразу хотел спросить, сколько? Но язык начисто прилип к гортани.
Убедившись, что за ними не наблюдают, Остап качнулся с пятки на носок, заставив бедолагу бубличника содрогнуться всем телом, и глухо произнес:
— Дела наши плохи.
Кислярский затрясся студнем от звуков этого хрипловатого, должно быть, из-за простуды, голоса.
— Гигант мысли, отец русской демократии и особа, приближенная к императору, пали в борьбе. Все. Триедины, аки не поминаемая нынче всуе Троица.
Кислярский ахнул, прижав пухлую ладошку ко рту.
— …А меня едва не обезглавили, — продолжил Остап, наслаждаясь произведенным эффектом, и размотал шарф.
— Ч… ч… ч-ч-ч-ем это… вас? — выдохнул потрясенный частный предприниматель. Таких ужасов он даже в гражданскую не видал.
— Остро отточенным мастерком, — не растерялся Остап. — Масоны. Первейшие враги Отечества!
Великий комбинатор поймал волну вдохновения. Его несло, как застоявшегося в стойле жеребца. Он упоительно соскучился по своему ремеслу. Но Кислярский закатил вдруг глаза и рухнул в пошлый девичий обморок. Масонов его тонкая душевная организация перенести не смогла.
— Ну, возьмите же себя в руки! — возмущался Остап, хлопая источник устойчивого доселе финансирования по пухлым щекам. Бедняга промычал в ответ нечто невразумительное, приходя в себя, и ослабелой рукою вывернул Бендеру весь кошелек прямо в твердые длани, только что настырно возвратившие его к безрадостной, пугающей реальности. После чего с трудом поднялся и, пошатываясь, поплелся прочь. Он размышлял о переезде на Сахалин. Баранки и бублики там наверняка ели, а вот контрреволюцией баловались едва ли — слишком уж не близко от той самой заграницы, что должна была им помочь. Масоны же с остро отточенными мастерками и вовсе в такой дали не водились, в этом бедняга Кислярский был практически уверен.
Остап проводил его удивленным взглядом, пожал широкими плечами: — Малохольный! — и азартно пересчитал выручку. Теперь ему было, на что выразить медицинскому персоналу свою горячую признательность.
Тихоню Иванопуло тем же вечером Остап затащил в ресторан и напоил до хрустального звона. Конвоируя спящего на ходу Пантелея домой, он аккуратно обогнул проклятый несгораемый шкаф, пошарил под ним, повернул ключ в замочной скважине и замер на пороге, придерживая сладко сопящего бывшего студента-химика за шкирку. Войти в комнату, в которой едва не распрощался с жизнью, оказалось необычайно волнительно. Безвозвратно испакощенный его кровью стул Иванопуло, жмурясь от ужаса, снес на помойку, лужу на полу замыла соседка с более крепкими, нежели у экс-студента, нервами, орудие несостоявшегося убийства забрала милиция, в остальном же узкий пенал в мансарде розового особняка остался прежним. Незаконченные Кисой таблички все еще горкой лежали на подоконнике. Остапу вдруг сделалось жутко.
Постояв немного, он бережно уложил Пантелея на оставшиеся стулья и тихо прикрыл за собой дверь. Ночевать здесь ему не хотелось.
Покончив с благодарностями и навсегда оставив за широкой спиной пропахший хлоркой и лекарствами вестибюль 27-й больницы, Остап решил, что наступило время отдачи иных долгов. Воткнутая в горло бритва эффективно избавила его от иллюзий на счет непроходимой Кисулиной тупости. Бывший предводитель дворянства оказался куда лучшим учеником, чем он воображал. Правда, посеянные на скверную почву, семена дали какие-то неправильные и даже уродливые всходы. Киса был прирожденный уголовник, и видно это было за версту по его замашкам с самого начала их концессии. Так что искать Воробьянинова в Москве не имело уже никакого смысла. Добыв бриллианты мадам Петуховой, Киса скорее всего покинул столицу в то же утро. В Старгороде, а тем более N-ске делать с такими деньгами было совершенно нечего. Скорее всего, предводитель команчей нацелил свои сивые моржовые усы в сторону заграницы.