Нет, одному оставаться тут никак нельзя! Жутко!
— Так это ж тебе не собственная квартира, — хмыкнул провожатый. — И даже не знакомый квартал. Тут всего знать просто невозможно. Тут нужно либо досконально знать маршрут, либо ориентироваться только по таким вот значкам-отметинам. Научишься пользоваться ими — под землей не только не пропадешь, но и сможешь попасть в любую точку, куда захочешь.
Провожатый, подобно Вергилию, который водил Данте по кругам Ада, показал на нечто нацарапанное на стене. Валентин смотрел на него внимательно — ради этого знания он здесь и находился.
— Тут только по ним и ориентируешься, — вдруг совсем обычным, едва ли не жалобным, тоном, проговорил мужчина. — А ведь приходится места встреч регулярно менять. Тут, знаешь, в подземельях, бывают и диггеры, и бомжи всякие… А они, и те, и другие, нас ох как не любят, стараются выжить. Так что приходится маскироваться.
Он осекся на полуслове. И заговорил вдруг, после секундной паузы, тоном совсем иным, торжественно-тревожным, предупреждающе-зловещим. Валентин вдруг почувствовал, что ему в глаза ударил яркий электрический луч. Он зажмурился, даже ладонью прикрыл глаза, чтобы под веками не плавали яркие радужные разводы.
— Ну что? — вкрадчиво вопрошал голос провожатого. — У тебя еще есть возможность отступить. Сейчас ты еще можешь повернуть назад. Если ты сделаешь еще один шаг, обратного пути уже не будет. Если ты его сделаешь, этот шаг, ты либо будешь с нами до конца, либо… Ну, ты и сам это прекрасно понимаешь.
Еще бы! Конечно же, Валентин все прекрасно понимал. Но, однажды решившись, отступать был не намерен. Тем более, что понимал и вполне допускал и иное: что если он сейчас вздумает повернуть, его уже не выпустят. Ведь сделать это совсем нетрудно — никто ничего не услышит и свидетелей никаких не отыщется. Не случайно же бродят слухи о том, что московская мафия именно тут, в подземельях, прячет тела своих жертв. Об этом еще Гиляровский писал… Он, Валентин, уже и сейчас кое-что и кое-кого знал, чтобы быть уверенным в своей безопасности.
— Я пришел. И уходить не собираюсь! — Валентин постарался, чтобы его голос звучал как можно тверже. И добавил: — Ты же меня знаешь!
Приведший его сюда и задававший вопросы человек, по большому счету толком его не знал. Однако вопрос изначально был риторическим: провожатый тоже понимал, что у гостя преисподней обратного пути теперь просто нет…
— Что ж, пошли!
Давящий даже сквозь пальцы на глаза свет исчез. Со всех сторон тут же плотно накатилась кромешная тьма. Непроглядная, жуткая, почти осязаемая, растворяющая в себе, лишающая человека представления о времени и пространстве.
И тишина — не было даже слышно, как и куда исчез провожатый.
— Эй, погоди! — окликнул Валентин вполголоса и испугавшись глухого затухающего эха, добавил: — Я ничего не вижу.
Где-то рядом громко капала, монотонно точила камень вода. Откуда-то доносились какие-то скрипы, шуршание, возня, попискивание крыс.
— Эй! — окликнул Валентин уже громче — и снова поразился тому, как глухо затухает эхо. — Ты где?
Ответом была тишина. Более того, только теперь он понял, что у него в руке нет фонаря! И вокруг не видно ни одного лучика света!
Валентин вдруг ощутил, как из глубин его нутра вспучился первобытный ужас человека, оказавшегося один на один со всеми силами враждебного мира. Современный человек такой ужас ощущает очень редко. Слишком много современный человек знает об окружающем его мире. Вернее, он только думает, что много знает. И эта самоуверенность служит ему своеобразной защитной оболочкой. Обычно он боится чего-то более материального: людей или неизвестности вполне осязаемого свойства. И лишь оказавшись в совершенно немыслимо-невероятной, как теперь принято говорить, нештатной ситуации он может ощутить, какой первобытный ужас охватывает человека, окруженного неведомыми враждебными силами!
Так было и теперь.
Один! В катакомбах! Без света! Рядом с начертанным на стене сатанинским знаком! И при этом зная, что ты пришел на тайное собрание запрещенной всеми ведущими религиями мира секты сатанистов! Секты, которая, насколько утверждает молва, издревле занимается человеческими жертвоприношениями! И которой, по большому счету, еще неизвестно, что в данный момент выгоднее: принять его, Валентина, в свои ряды и помочь — или же спровадить его свеженькую душу, жаждущую крови и мести, прямиком в ад.
Сколько это длилось? Валентин не знал. Возможно, всего лишь одно мгновение. Быть может больше. Но если судить по тому, что успел пережить Валентин, могла пройти едва ли не вечность.
Ему доводилось слышать, что если человек какое-то время находится в кромешной тьме, то начинает в ней немного видеть — все-таки считается, что наши предки произошли от сумеречных животных. Вот и теперь Валентину показалось, что он начинает различать грубые стыки между камнями, из которых сложены стены перехода. Однако в полной мере проверить свое открытие он не успел.
…Откуда-то издалека послышались какие-то ритмичные звуки. Сначала Валентин не понял, что это такое. Лишь потом сообразил. Это была песня. Или что-то, что должно было изображать песню. Потому что слов он разобрать не мог. А может, там и не было слов. Просто ритмичные звуки. Бывают же песни без слов!
Потом где-то далеко впереди чуть заметно мелькнул, а затем начал наливаться силой отблеск света. Свет был какой-то неровный, как будто слегка мерцающий. Валентин почему-то решил, что это факел. Факел, по его представлению, так и должен гореть, неровно, прорываясь языками пламени сквозь окутывающие его клубы дыма.
— Неофит, жаждущий постичь великое познание!
Заставивший его вздрогнуть голос принадлежал не исчезнувшему сопровождающему. Хотя оказался он, этот голос, совсем не таким, каким можно было бы ожидать. Звук не был громким или грозным, в нем не слышалось безисходное предостережение, которое поместил на вход в свой Ад Данте Алигьери — «Оставь надежду всяк, сюда входящий!»
Обратившийся к Валентину голос, хотя и принадлежал мужчине, был мягким, едва ли не вкрадчивым, ласковым, привлекательным… И раздался он как будто совсем рядом, просто возник из темноты.
Наверное, таким фокусом древнеегипетские жрецы, большие мастера, если верить легендам, морочить голову, могли бы напугать своих прихожан. Валентин мгновенно понял, что где-то тут находится скрытый динамик.
Правда, понял он это только через мгновение. После того как вздрогнул и даже чуть присел от страха.
— Ты готов идти к нам, неофит?
Готов ли Валентин? Смотря к чему. Он хотел этого общения, он жаждал его. Он хотел просить помощи у этих людей в своем вполне земном деле… О, только бы узнать, что нужно, только бы узнать!.. Сколько же приходится испытать, через что приходится переступать ради достижения своей цели! Сейчас нужно главное: узнать об этом подземном мире как можно больше!
Но он их боялся, этих людей! Как он их боялся!..
— Готов, — дрогнувшим голосом отозвался он.
— Не бойся, неофит! — звучавший голос стал еще мягче, еще вкрадчивее. — Ты жаждешь познания. Мы готовы с тобой им поделиться… Иди к нам! Мы ждем тебя!
Словно повинуясь этим словам, свет в конце тоннеля приглашающе вспыхнул чуть ярче и тут же вновь почти погас. И Валентин медленно, словно завороженный, пошел вперед. Он вдруг почувствовал, что и в самом деле постепенно теряет чувство страха, начинает покоряться этому влекущему его в тьму призыву.
— Ты жаждешь откровения, неофит. Так слушай же истину!.. Сатана не так страшен, как о нем говорят, как о нем рассказывают, как его пытаются представить, — нашептывающий, завораживающий голос словно перемещался вместе с ним, все время звучал где-то рядом, будто у самого уха. — Он прекрасен, Сатана. Он не козлоногий хвостатый рогач, нет. Для мужчины он подобен чудной деве, для женщины — соблазнительному мужчине. Если бы это было не так, он не имел бы такой силы среди людей. Он равен Богу, он и сам есть бог, а не ангел, якобы, низвергнутый с небес. И ты сейчас прикоснешься к одной из величайших тайн, которой владеет человечество. Избранные представители человечества!.. Для тебя это будет непривычно, неофит. Но ты должен пройти через это. И только тогда ты сможешь сказать, что постиг Истину!