Вадим еще не понял, что произошло. Однако до него постепенно начало доходить, что случилось нечто непоправимое.
— Что вы имеете в виду? — напряженно повторил он.
От его уверенности уже не осталось и следа.
— Я? — переспросил директор.
Ну когда же, наконец, приедет этот чертов Шурф? Барабас чувствовал, что уже выдыхается, не зная, как дальше тянуть время.
— Да, вы. Что вы имеете в виду?
Да провались они пропадом, этот Шурф, этот Самусь, и все остальные вместе взятые!
— Я имею в виду, молодой человек, — размеренно выговорил исполнительный директор, — что сознавшаяся в совершении уголовно наказуемого преступления работавшая у нас Анна Кабанчук уже у нас не работает.
— То есть как? — изумленно спросил Вадим.
— Очень просто. Она только что уволена, получила на руки полный расчет и уже покинула стены нашего заведения, — твердо, без тени улыбки проговорил директор. — Поскольку она работала у нас только на договоре, ее трудовой книжки у нас и не было.
Вадим ошеломленно смотрел в это непроницаемое лицо. Да, это был удар!
— И где же она находится сейчас? — растерянно промямлил следователь.
— Понятия не имею, — по-прежнему безмятежно ответствовал Барабас. — С нарушителями действующих в стране законов нам не по пути. Думаю, что Анна, терзаемая раскаянием за свое моральное падение, уже умчалась на вокзал, села в поезд и следует к себе домой.
— Значит, она не москвичка? И откуда она к вам приехала? — раздавленный происшедшим, следователь задавал не слишком умные вопросы.
— Да откуда ж мне знать? — Барабас опять улыбался. — Помню только, что город, откуда родом бывшая наша работница Анна Кабанчук, начинается на букву «К»: Калуга, Краснодар, Калининград, Киев, Кустанай, Красноярск, Клайпеда, Красноводск, который нынче невесть за какие грехи переименовали в город Туркменбаши, Кушка, Карши… А может еще Краков, Канберра, Киншасса, Киото, Кабул, Кейптаун, Канзас-Сити, Картахена… Нет, не вспомню… У вас еще ко мне вопросы есть?
И тут, словно специально подгадав под этот вопрос, раздался уверенный и короткий стук в дверь. И она тут же распахнулась. В кабинет вошел Шурф.
Его так называли потому, что в свое время он работал взрывником на открытом угольном месторождении в Экибастузе. Кроме клички, он привез в столицу оттуда непоколебимые спокойствие и выдержку, великолепные пиротехнические навыки, твердые, никогда не дрожащие руки, крохотный шрам на шее, у самой сонной артерии, а также безграничную преданность Самусю, который оплатил баснословный счет за его лечение после неудачного взрыва.
Все, теперь Барабас может считать свою миссию выполненной.
— С вашего позволения я вас покину, — он с облегчением подскочил с места. — Тем более, что больше я ничем вам не могу быть полезен.
Не дожидаясь ответных слов выглядевшего совершенно раздавленным Вадима, он вышел в коридор. Больше происходящее в кабинете его не касается. Пусть дальше Шурф занимается следователем, пусть сам его выпроваживает. У Барабаса сейчас дело поважнее.
…Этот длинный коридор был задуман умным человеком. Об этом Барабас думал всякий раз, когда направлялся в его дальний конец. Широкий и хорошо освещенный в начале, где размещались кабинет начальника, касса, бухгалтерия и некоторые другие служебные помещения, он постепенно сужался и покато, по плавной дуге, опускался в подвал. Здесь и лампочки были потусклее, и располагались они реже… Короче говоря, любой человек, шествуя здесь, по мере продвижения вперед, чувствовал себя все более неуютно. И потому только тот, кому обязательно нужно было попасть вниз, доходил по нему до самого конца. Остальные, не слишком упорные, обязательно поворачивали обратно.
Исполнительный директор кафе бывал тут неоднократно. И ему нужно было пройти его до конца.
В самом конце изогнутый и сузившийся коридор упирался в огромную, с замыкающим накидную ручку-запор амбарным замком, дверь на тяжелых петлях. Это была холодильная камера, где хранились запасы мяса для кафе. Такая исполинская камера, по большому счету, тут была абсолютно не нужна. Однако она играла совершенно иную роль, о которой знали очень немногие люди.
Справа от двери холодильника из серой, небрежно оштукатуренной стены чуть выступал неровный лист железа с кое-как нарисованными черепом и перекрещенными костями, пронизанными кривой молнией и пугающей надписью «Осторожно! Высокое напряжение!» Здесь тоже висел замок. Если его открыть, то глазам любопытствующего откроется электрическое хозяйство, содержащее едва ли не все мыслимые нарушения правил электробезопасности: кое-как прикрученные к ржавой панели тумблеры и «пакетники», провисшие разномастные провода, небрежно заизолированные стыки, именуемые в обиходе «соплями»… Инспекторы энерогонадзора, увидев такое, приходили в ужас, выписывали огромные штрафы, Барабас их добросовестно оплачивал, однако устранять указанные недостатки не спешил. Впрочем, энергонадзор на устранении тоже не слишком настаивал — получать регулярные штрафы было не так уж плохо.
Между тем никакой функциональной нагрузки этот щит не выполнял. Просто на всякий случай, если кто-то сдуру полезет проверять, был под напряжением. Роль его была в ином — отводить глаза.
…Барабас достал из кармана кожаный чехольчик с ключами. Раскрыл его, щелкнул контактом, включив крохотный фонарик-брелочек. Выбрал одну из широких алюминиевых пластинок с дырочками. И встав л ее в неброскую трещину в потрескавшейся штукатурке стены. Где-то в глубине стены послышался щелчок, едва слышно загудел могучий соленоид. Электрический щит вместе с коробом чуть выдвинулся из стены. Директор кафе ухватился за его край и потянул на себя. Стальной блок на удивление легко и бесшумно провернулся на хорошо отрегулированных и смазанных петлях. Мужчина чуть наклонился и шагнул в открывшийся проем.
Он оказался в довольно большом, хорошо освещенном замкнутом помещении. В одном углу его располагалось нечто вроде жаровни, над которой на специальных крюках висели всевозможные приспособления для пыток и истязания жертв. Рядом стоял грубо сваренный из металлических полос каркас, настеленные на который покрытые пластиком доски превращали его в нечто наподобие топчана. Правда, прикрепленные к нему свинчивающиеся кольца для фиксации рук и ног, свисающие к нему электрические провода недвусмысленно давали понять, что предназначено это ложе отнюдь не для отдыха. Из стены торчал простой бронзовый кран с белым «барашком», рядом на крючке висел аккуратно свернутый длинный шланг; сам же гладкий бетонный пол имел небольшой уклон к решетке стока.
Амбал был здесь. Огромный, страшный, длиннорукий, с внешностью и повадками дебила и садиста, он смиренно сидел, сложив на коленях ладони, посреди комнаты на табуретке и тупо и терпеливо ждал прихода Барабаса.
— Ну что?
На безбородом лице Амбала расплылась счастливая улыбка идиота.
— Здесь пташка!
Эта комната знала много тайн. Поэтому о том, как в нее попасть, было известно очень ограниченному числу людей.
Между тем дебил выжидательно глядел на Барабаса. Обычно он напоминал только лишь биологическую машину для перерабатывания пищи человеческой в пищу для мух и их личинок — и не более того. Правда, даже просто неподвижно сидя на стуле неподалеку от двери Барабаса, Амбал уже одним своим внешним видом отпугивал каждого, кто пытался проникнуть в задние помещения кафе. А теперь начинал проявлять признаки нетерпения.
Барабас же не спешил дать ему главную команду. Он страшился того, что должно сейчас произойти. А потому старался найти аргументы, которые убедили бы его в том, что Анну можно помиловать. Потому что никак нельзя допустить, чтобы она теперь попала в руки следователей — этого нынешнего щенка или кого-нибудь другого, поопытнее. И дело даже не в том, что она подрабатывала древнейшей профессией, в конце концов, по нынешним временам это не Бог весть какое нарушение закона. Вот если она проговориться о других делах, которые тут происходят, о тех людях, которые сюда захаживают — вот это будет плохо.
А ее уже зацепили, коготок уже увяз, а значит и вся птичка уже не выкрутится. «Пташка», как выразился Амбал.