— Давай, не спи! — приказал Бармалей, и Паша покорно подхватил покалеченный велосипед.
Похитители напрямик потащились к Любавино.
— Скоренько-то скоренько, — бормотал зачинщик.
Свободный художник, обливаясь снаружи потом, изнутри — леденея от ужаса, воображая расправу за краденого поросенка, едва поспевал за подельником.
Пару раз им чудился настигающий цокот копыт, они замирали и слушали. Борька — как ласково был окрещен подсвинок — послушно сопел рядом.
На околице, загнанные и распаренные, остановились в последний раз.
— Подожди, — велел Бармалей, — сейчас.
Он опустился на колени и приложил ухо к земле. Но и без всякого прикладывания сквозь сумасшедший стук сердца пробивался слабый, отдаленный, однако несомненный цокот копыт.
— Все, — пролепетал Паша, — отпускаем и деру.
— Попробуй от него сбеги, от борова, — неунывающий Бармалей лукаво подмигнул, — давай, Пашкан, хоть позабавимся напоследок вволю. Зря, что ли, бежали?
Достал из кармана горсть жвачек, отыскал подходящую, зажевал, а наклейку с иностранными буквами прилепил на розовую, нежную кожу кабанчика, приподняв тому предварительно переднюю ногу.
— Хорош, — полюбовался, — а ты тоже, Павлуха, отряхнись и взбодрись!
Паша счел благом не возражать, так выйдет быстрее, и потом, будто заразившись от Бармалея, принялся подхихикивать. Уже знакомая тягучая, душная волна дурного смеха накрывала его. Мир — это абсурд, и жить можно, только смеясь над ним.
Они гордо двинулись по улице, вроде бы нисколько не озабоченные, чуть позади на ременном поводе шествовал Борька. Время от времени Бармалей по-хозяйски дергал ремень, и боровок, похрюкивая, прибавлял скорости, дивный, упитанный, гладенький боровок. А где-то там, в лесу, мотается в седле пьяный всадник. «И правда сопляк», — решил Паша. Степенно беседуя о том о сем, они подошли к забору Татьяны Мурманчихи и остановились у приоткрытой калитки.
— На кой я его взял? У меня и сарай прохудился, и кормить особо нечем. Жадность людская.
— Жадность, — подтвердил Паша.
Из-за калитки высунулся острый нос Мурманчихи.
— А все потому, что даром. — Бармалей старательно отворачивался от насторожившегося носа.
— Даром, вот и схватил, — давясь смехом, добавил Паша.
— Кого даром? — высунулась Танька.
А цокот-то, цокот-то в ушах стоит!
— Да вот боровок. Гуманитарная помощь. Мы случайно мимо сельсовета шли. Дай, думаем, раз уж само в руки идет, возьмем. А к чему?
Татьяна ринулась было по улице.
— Э, стой! Куда? Там уж нет ничего! Ты что? Расхватали в момент. Только пыль столбом.
Мурманчиха и прошлый раз, будучи в отъезде по базарным делам, пропустила раздачу дарового дранья, но чтоб судьба так насмеялась и во второй раз — это уж ни в какие ворота не лезло!
— Сиротинка я горькая! — Танька заголосила так, что даже тертый Бармалей испугался. — ой лишенько! Беда-то! — в то же время хитрый сиротский глаз косил на Борьку. — Он же те, Тимофей, ни к чему!
— Да и я говорю, — поддакнул Бармалей.
— Отдай его мне. — Танька решилась действовать напрямик.
Заметно было со стороны, что Бармалею ужасно хочется еще помурыжить Мурманчиху, но того и гляди выскочит всадник на вороном коне. Да и Паша уже тянул за рукав.
— Ах!.. — махнул Бармалей рукой, как бы борясь с собой и сдаваясь. Тащи две бутылки.
Татьяна мигом сгоняла в дом за самогоном. Снимая с Борьки свой ремень, Бармалей поучал:
— Помни: боровок — американский. — он показал ей наклейку под передней правой ногой. — Подарок от «дяди Сэма». С кормами поаккуратней. Ему еще привыкать надо к нашей пище. Кстати, в магазин бананы завезли. Через три дня мы их уценим — приходи, по блату отпущу, а то ведь все ломанутся.
Мурманчиха открыла от удивления рот, и, должно быть, смутные мысли закопошились в ее мозгу. Нюхом она чуяла подвох, но кабанчик — вот он, здесь.
— Ах ты, толстушечка моя, — затютюшкала Татьяна, — да чистенький какой! Сразу видно — не из наших.
— Пора! — Бармалей с бутылками в карманах штанов растворился в проулке, Паша метнулся следом.
Они перепрыгнули ров, затаились в кустах. И в самое время. В устье улицы возник апокалипсический конь, всадник-возмездие сжимал в руке хлыст.
Бармалей даже застонал от удовольствия, толкнул в бок Пашу:
— Нормально, а?
Мотнувшись на полном скаку к Татьяне, парень вопросил:
— Чей кабанчик?
— Был дяди Сэма, — твердо отвечала Танька, пытаясь прикрыть боровка подолом юбки, — а нынче — мой!