— Будущее предрешено, — прошептал Андрей и весь как-то ужасно засуетился и обратился к Насте, цепляясь за ниточку спасительной надежды.
Она покачала головой:
— Это не я предам!
— Да, — Андрей вдруг обрадовался. — давай породнимся, — сказал он, ты будешь мне сестра. Нет, не так — ты будешь мне родной!
«Он тоже безумец! Или безумие заразно и я заразил его?»
Между тем Андрей выхватил нож, уже знакомый Паше — с рукояткой в виде соблазнительной русалки, слегка надавливая, чиркнул по левому запястью. Поперечная царапина тотчас набухла кровью, и обильные потеки щедро заструились вниз.
— Давай, Настя. — он схватил ее руку.
Лицо ее давно было залито слезами. В эту секунду где-то в глубинном далеке запикали сигналы, отбивая время, и несуществующий диктор объявил: «Двадцать два часа», будто пропел петух, обрывая наваждение.
С лестницы донеслось ворчание, и с Пашей поравнялся Иван Данилыч:
— Говорил, наряд вызову — и вызову!
Тут глаза блюстителя нравственности округлились: он заметил окровавленного Андрея и заплаканную Настю.
Все застыли и онемели, а Андрей наконец прозрел и увидел Пашу.
— Так вот ты где! — он дико захохотал и метнул нож в соперника.
Иван Данилыч пригнулся под свистящим клинком и, распрямившись, завопил с неизвестно откуда взявшейся богатырской мощью:
— Спаси-ите!
— Сгинь, подлюга! — снова крикнул Андрей и швырнул в Пашу подхваченный с пола бубен. Тот полетел, крутясь, блистая и визжа.
Иван Данилыч шарахнулся, попутно сокрушая видение рая. От мощного удара брызнули цветные осколки. Все вдруг ожило, наполнилось людьми. Послышались голоса, топот. Навалила толпа. Молодца увели. Настю под руки поддерживали подружки.
— Еле спасся! — причитал комендант, демонстрируя порезы и ссадины. — я не я буду, если он у меня по всей строгости не ответит. Ухажер, мать его! Жених! Вояка! Хрен ему назначение! Он у меня с этим же призывом в армию отправится! Пусть там повоюет, в горах! Потому что я всегда за справедливость!
Пусто в коридорах и на лестницах. Тихо. Никого — словно корова языком слизнула толпу. Дневной полноправный свет льется в окно, вспыхивает на цветных осколках, усеявших пол. Вот только что были здесь Андрей и Настя и вместе с Пашей, втроем, охваченные огненной страстью, могли разгадать загадку и тайну предательства, общую тайну человеческого вероломства. Отчего ж чувство такое, что он долго спал и вот пробудился, что протекло время?.. Отчего ж никто не удосужился собрать стекла и восстановить искалеченный, зияющий прорехой в никуда витраж?..
Опустившись на колени, Паша принялся складывать в кучку цветные куски: на одном виден был как будто глаз, на другом — указующий перст, но больше всего находилось удивительно ярких, насыщенных алой краской — берешь в руки и боишься обжечься. Привычное это занятие для сироты и свободного художника — собирать осколки…
Голова кружилась. Сыгравший в предыдущей сцене роль лукавого, искусительного духа-соглядатая, Паша неудержимо проваливался во времени, ощущая себя ветхим, обреченным на погибель сосудом, в который не может заключиться любовь. Цвет крови, цвет ее красного платья застилал очи, и вовсе не в убогой блочной постройке пребывал Паша — а в великолепном, хотя и несколько угрюмом зале, освещенном пламенем факелов. Множество пышно одетых людей толпилось у мраморных колонн, прочие — сидели и полулежали за столами с обильной снедью, а посредине, у вытянутого в форме рыбы фонтана, плясала девушка в алом наряде. Паша вгляделся, обреченно узнавая свою единственную — вовеки — женщину. Что с того, что имя ее звучало иначе — его выкликали повсюду в толпе бородатые, зрелые мужи и безусые юнцы, страстно рукоплеская: «Саломея! Саломея!» Паша не знал, каким образом все воспоминания и ассоциации, свои и чужие, разом вонзились в настоящее и теперь мучали его мозг. Все было живо и одновременно: плотское обладание ею, отчуждение, испуг и бегство от нее, Андрей с ножом («Будь мне родной!») — все сошлось в настоящем и не давало дышать, мыслить, понимать. Томимый невыносимым грузом, он созерцал, как она возносится и казнит присутствующих мужчин, как она упивается их жаждой, принадлежа всем и отвергая тем самым Пашу. «Я толкнул ее на это», — отчего-то подумалось ему.