Володя любил красивые вещи, особенно мелочи, и Маша волей-неволей втянулась в игру, которую про себя называла "тайна дамской сумочки": косметичка, носовой платок, расческа перестали быть для нее только утилитарными предметами, она была готова потратить сумасшедшие деньги на какой-нибудь чехольчик для зажигалки или брелок для ключей и удивлялась, как это раньше у нее в сумке бывала настоящая помойка - бумажки, вывалившаяся из дырявого кошелька мелочь, выдавленная из упаковки таблетка анальгина, давно исписанная шариковая ручка, как она могла доставать истрепанную записную книжку или мятую пачку сигарет.
Но, как известно, одно тянет за собой другое. Невозможно стало запускать в элегантную сумочку неухоженные руки, Маша впервые в жизни проторила дорожку к маникюрше и обнаружила, что не так уж это дорого. А потом появилась привычка до блеска полировать туфли и носить с собой (разумеется, в специальном кошелечке) миниатюрную губку для чистки обуви.
Следующим шагом с неизбежностью стало белье. Маша уже с беспокойством подумывала о том, что, того гляди, дело дойдет до одежды, а тут ее портмоне натуральной кожи окажется явно пустоватым.
Нельзя сказать, что она раньше не следила за собой. Еще меньшей правдой было бы считать, что Володя пробудил дремавшее в ней женское начало, как предположила Надюша. Дело было совершенно в другом. Много-много лет назад ее уже почти забытый теперь муж объяснил очень точно: "Кто-то из начальников, не то Маркс, не то Энгельс, говорил, что идея, овладевшая массами, становится материальной силой. Тебя влезшая в голову идея физически подчиняет, ты уже не можешь бороться с ней, борьба заведомо неравная. И не потому, что ты - рабыня своих желаний, это совсем другое, это инстинкт самосохранения, лучше подчиниться, чем погибнуть в заведомо проигранной битве".
И в конце концов, чем ей еще было жить! Какое-то время назад она ясно поняла, что простая истина "жить сегодняшним днем", всегда казавшаяся пустой и даже в известном смысле безнравственной, для нее обрела конкретный, наполненный и нестыдный смысл.
Кто, кто сказал, что женщина, не имеющая детей, прожила жизнь зря! Да пусть посмотрит кругом - одни драмы, особенно сейчас, когда жизнь переломилась и опыт родителей не только не в силах помочь - мешает детям. Она живет честно: работает, помогает Балюне, не закисает, как многие. К Володе, конечно, привязана, хотя цену своему чувству знает - невысока, они здесь равны, нужны друг другу "для порядка".
И вообще - у нее есть Верочка!
Хвалить храм Христа Спасителя, да что - хвалить, даже просто не ругать стало дурным тоном. А Маше он нравился. Было неловко говорить об этом вслух, но она любовалась тяжеловатым силуэтом, особенно если он вдруг открывался издалека, за каким-нибудь поворотом. Ей было все равно, кто сколько наворовал на этой стройке и соответствует ли внутреннее убранство исторической правде. Ее волновала мощь храма, а главное - что вот взяли и ни с того ни с сего построили не банк, не завод, не жилой дом, а церковь. Лужкова она не любила, поэтому внутренне старалась не связывать его имя с храмом и шуточки типа "Храм Лужка-спасителя" пропускала не только мимо ушей - мимо сознания. Не он же один, в конце концов, все решал. Главное было - начали строить церкви. Маша терпеть не могла не то что конфлик
тов - дискуссий на повышенных тонах, поэтому предпочитала промолчать или перевести разговор на другую тему.
В годы перестройки самой политизированной в семье была Балюня - как заведенная смотрела все новости и политические программы. И хотя зимой на улицу почти не выходила - панически боялась скользкоты, - как-то потребовала, чтобы Маша сопроводила ее на избирательный участок. Она не могла примириться с тем, что парламент будет сформирован без ее участия. Машино предложение вызвать урну домой отвергла с гневом: "Ты что, совсем не соображаешь, именно тут легче всего сфальсифицировать!" Некоторое время была горячей поклонницей Явлинского и все шутила, что, пожалуй, готова пойти за него замуж. Потом ничего не подозревавшему жениху за что-то была дана отставка. Впрочем, Балюнино сердце не могло долго оставаться свободным, и после некоторых размышлений она стала серьезно обдумывать кандидатуру Немцова.
В свою пору Маша по настоянию брата ходила с ним на проельцинские демонстрации, но постепенно все меньше и меньше разбиралась в хитросплетениях, интригах и прочих тайнах кремлевского двора. "Да, я обыватель, - отмахивалась она от Сережиных упреков, - мне что надо - чтобы не было войны и железного занавеса, а была свобода слова и росло благосостояние. - Подумала с минуту: - И чтобы строили церкви". Сережа хохотал, что ее с такой программой надо запустить в Госдуму, а она твердит, что политикой не интересуется.
Маше всегда хотелось простоты и ясности, а если уж не получается, быть всем заодно, пусть будут "красные" и "белые", "наши" и "не наши". Но никогда в жизни она не посмела бы заикнуться, что ей смертельно жаль любимых Армении и Крыма, которые теперь заграница, или что до сих пор она вспоминает, как здорово бывало строиться на торжественные пионерские линейки и как замирало сердце, когда доходила ее очередь встать в почетный караул под знаменем дружины. Осудят!
Да, храм Христа Спасителя... Странно, совсем, кажется, недавно водила сюда, в бассейн "Москва", первоклассницу Верочку. Поначалу она вместе с другими мамами и бабушками терпеливо высиживала полтора часа в тесной и душной раздевалке, пока дети с радостными воплями резвились в воде, потом, не выдерживая пустопорожнего трепа, стала выходить на улицу, где далеко разносился едкий запах хлорки. Через некоторое время додумалась, что, чем болтаться просто так, можно в это время тоже плавать. Маша всерьез пристрастилась к бассейну, перестала замечать больничный запах и не прекратила регулярных заплывов после того, как Верочка, так и не научившись плавать, сильно простудилась, долго болела и о бассейне было забыто.
Пока из него не спустили воду и не превратили спортивное сооружение в стройплощадку, Маша ходила туда дважды в неделю и даже как-то соблазнила Надюшу. Но той, конечно же, не понравилось - антисанитария! Смешная она, сама не курит, Маше не запрещает, не пилит, но после каждой сигареты вытряхивает пепельницу и совершенно машинально протирает салфеткой. Вообще все, к чему она прикасается, мгновенно делается чистым, аккуратным и каким-то симметричным. Никогда на Маше туфли не выглядели такими начищенными, не говоря уж о знаменитых Надюшиных блузках, таинственным образом остававшихся идеально выглаженными до конца рабочего дня. Нет, общий душ был не для нее.
Из бассейна Маша забегала попить чаю к Балюне, благо до Обыденского было два шага. А попадая к бассейну в неурочный час, особенно в холодную или промозглую погоду, изумлялась: ведь я там в одном купальнике плаваю - в этих клубах пара, и прохожие с ужасом и восторгом смотрят на меня, кутаясь в теплые шарфы.
Но тогда, в самом начале, надо быть честной, не треп бабский ее достал - он мало чем отличался от привычного фона их корректорской, а то, что все говорили про Верочку "ваша дочка" и норовили по деталям разобрать "похожа - не похожа" ("Глаза мамины, а нос, наверное, папин, да?"). Самое смешное, что похожи они были очень: Верочка уродилась в папу и унаследовала фамильные черты: необычный, чуть раскосый разрез серых глаз и глубокую ямочку на подбородке, поэтому сходство было очевидным.
И сейчас, двенадцать лет спустя, воспоминание кольнуло ее, стало быть, не зажило. Замуж она вышла рано, естественно, за Сережиного приятеля. Пять лет, которые они прожили с Сашей, Маша считала, скорее, счастливыми, только скучноватыми. Поначалу ее согревал сам факт - она взрослая, замужняя женщина - и это на втором курсе института! Она гордилась своим обручальным кольцом и возможностью кокетливо разводить руками, отклоняя нередкие приглашения на вечеринки - увы, муж ревнивый. Через некоторое время это надоело, и, хотя жили они вполне дружно и спокойно, все чаще возникающее ощущение, что это теперь навсегда, ужасало ее. Она закончила институт и, когда ненавистная школа стала угнетать ее по-настоящему, завела речь о ребенке. Мама была еще здорова, полна сил и мечтала о внуках. Зарабатывал Саша хорошо, она толком никогда не знала, сколько - он переводил с редкого венгерского языка, знал его как родной, провел детство на закарпатской погранзаставе, где служил отец, около венгерского, по преимуществу села с чистенькими белеными домиками, выкрашенными внутри ярко-синей краской, по которой, гордо вытягивая шеи, плыли рисованные по трафарету лебеди. Все сходилось, да просто-напросто мало у кого были такие подходящие условия. А Саша как-то мямлил, что хочется еще пожить свободно, они, мол, толком не попутешествовали, столько замечательных мест, вот, говорят, какая красота на Байкале. Маша взрывалась, говорила, что за пять лет она так никуда его не могла вытащить, а тут он ребенка боится - помеха... Начались скандалы. И, как обычно, все разрешилось совершенно случайно.