"Начался новый этап, - сказала на другой день всезнающая Надюша, упреки, подозрения. И главное - физически она покрепче тебя будет. Ладно, ты подумай, как вечер субботы освободить. Гулять будем".
Маша не сразу поняла, о чем это Надюша говорит, какая суббота, а потом ахнула: уже конец октября! На днях Надюшин день рождения. Время вело себя странно: тянулось и мчалось одновременно. Вроде только-только вернулись из Турции, а дальше все застыло в монотонной повторяемости дней. И требуется усилие, чтобы вспомнить, что так было не всегда, а представить, что когда-нибудь будет иначе, - решительно невозможно.
Они с Сережей, чередуясь, старались не оставлять Балюню надолго одну. Надо сказать, Мамонтовы проявили себя с лучшей стороны: бессловесный муж Зинаиды Петровны провел звонок от Балюни к ним в спальню. Мало ли что ночью приспичит. Так что пока ночевать можно было в собственной постели.
Зато взбунтовалась Верочка:
- Я все готова делать: стирать, убирать, покупать. Но одна я с Балюней не останусь!
Маша не пыталась даже возражать, тем паче стыдить, но Верочка распалилась:
- На мою долю еще хватит! Родители будут старые, ты тоже, вот я и буду за вами ухаживать. А сейчас - нет. Ну, презирай меня, на здоровье! Да, я боюсь, боюсь, что она начнет умирать. Боюсь!
И в самом деле, она еще девочка, Маше иногда тоже бывало не по себе. Как точно она выразилась - "начнет умирать", боимся мы не факта, а процесса. Все же скорее в воспитательных целях Маша возложила на Верочку покупку продуктов. Ей несложно было забежать в магазин, но хотелось включить Верочку в общее дело, почаще заставлять приходить к Балюне. "Ведь она умрет, а Верочка будет мучиться. Пусть лучше хоть чем-то помогает". Как-то, ставя в холодильник Верочкины продукты, обратила внимание на сметану в незнакомой упаковке. Фирма "Новая Изида". И стишок рекламный:
Подружись с "Изидой Новой",
Будешь сытым и здоровым!
Надо же, глупость какая! Мало того, что по пятам преследуют ее всякие нимфы и мойры, так еще и египетские богини норовят проникнуть в дом.
В субботу у Сережи намечался юбилей главврача, так что возникли проблемы. Выручили опять-таки Мамонтовы. Зинаида Петровна со свойственным ей напором настаивала:
- Идите, идите, развейтесь немножко. А мы за бабулей присмотрим.
Машу резануло это "бабуля". Всегда была "Ольга Николаевна". Смотрят на Балюню, как на ходячий труп. И тут же она осадила себя: "Скотина ты неблагодарная! Не обязаны соседи с ней сидеть".
У Надюши было вкусно и шумно. Зван был и Володя, нашедший общий язык с Надюшиным мужем. Дурачились, даже потанцевали немного.
На улице хлестал дождь. Володя, по счастью, был на машине. Для него не пить в гостях было куда меньшей жертвой, чем добираться домой гортранспортом или голосовать у края мостовой. В машине скоро стало тепло, стучавший по крыше дождь и стекавшие по стеклам потоки воды лишь подчеркивали комфорт внутри.
- Я тебе подарок приготовил. Надо только научить с ним управляться.
Знакомым Маше жестом циркового фокусника Володя вытащил откуда-то коробочку. Она онемела - мобильный телефон!
- Я подумал, мало ли что... Полезная вещь, особенно в теперешних твоих обстоятельствах. О деньгах не беспокойся, я за твоим счетом буду следить.
Честно говоря, Маша очень обрадовалась. Конечно, удобно. А какое славное приобретение для ее сумочки. Но вот что интересно. Она понимала, что Володин жест искренен, но как он был горд, вот-вот лопнет от распиравшего его собственного благородства. "Подло, наверное, так думать, но ведь он не для меня, для себя это сделал".
Она поцеловала Володю. Старается, ведь это вопрос не только денег, надо придумать и захотеть. Красиво... Но почему она вспоминает о Володе, когда он звонит или рядом, а в остальное время его как бы и нет, он не прирос к ней, не стал ее частью. Она ясно понимает, что, исчезни Володя из ее жизни, пропадет какая-то краска, не сможет она себе позволять ставших уже привычными мелких излишеств. И все. Маша не тяготилась этими отношениями, но вновь и вновь в своих не по возрасту наивных полуночных мечтаниях грезила если не о прекрасном принце, то, во всяком случае, о сильном чувстве. " Я еще могу, я хочу подчинить всю себя, всю свою жизнь ожиданию телефонного звонка или поворота ключа в замке. А потом, чтобы ничего не надо было объяснять, чтобы все остальные люди вокруг существовали, как статисты, необходимые для течения жизни своим чередом". С Володей ничего похожего не получалось вовсе не потому, что он был женат, - какая-то нужная пружина не срабатывала. Прямодушная Надюша и здесь была права: "Ты радуйся, что не любишь его, что в плен к нему не попала, от жены он ни при какой погоде не ушел бы. А что бабье твое нутро по страсти плачет - тоже понятно".
По случаю субботы улицы были пусты, и до Машиного дома они долетели минут за десять.
- Я сегодня не тороплюсь. У меня допоздна заседание Совета директоров. Отчеты всякие, потом тайное голосование, счетная комиссия. Ну а по окончании, разумеется, банкет.
- Стало быть, Митя в качестве "полка прикрытия" сегодня не понадобится. Как он, кстати? Сто лет ни слуху ни духу.
- Нормально. Слушай, как хорошо, что ты о нем заговорила. А то я все забываю передать. Он сам тебе навязываться стесняется. Но уже давно просил сказать, чтобы ты помнила, что он все-таки врач. Там лекарства какие, уколы, мало ли что.
Маша не видела Митю уже полгода, с того самого кофепития на Тверской. Но часто вспоминала странную встречу, нелепый разговор и почему-то Митин шарф в турецких огурцах. Перед отпуском она бродила по рынку в поисках необходимого, по Надиным словам, вечернего туалета и вдруг увидела длинную юбку с таким же рисунком. Надюша была в восторге: "В Турцию в турецких огурцах! Молодец!" А Маше, по правде говоря, это даже в голову не пришло она просто захотела иметь ее как память о том дне и сама себе удивилась.
- Ну что, Машенька, пустишь чайку попить? - со смыслом сказал Володя. Будем учиться на телефоне кнопки нажимать.
Это был не вопрос, а утверждение. Ответа не требовалось. Володя как-то по-хозяйски притянул ее к себе, она отстранилась, будто уже открывает дверцу. Он деловито и внимательно запер машину. В замкнутом пространстве лифта Маше вдруг сделалось тесно и душно, но тут створки разъехались.
Когда Володя уехал, Маша полезла в шкаф, чтобы повесить нарядный костюм, и вдруг, уронив его на пол, впервые за долгое время горько и сладко заплакала, утирая слезы юбкой в турецких огурцах.
Балюня слабела день ото дня. Теперь она уже ела на придвинутом к кровати стуле. Нельзя сказать, что у нее не было аппетита, но все чаще она просила "чего-нибудь вкусненького" и неуклонно худела. Маша ужасалась: руки - кости, обтянутые кожей, как лапы у плохо ощипанных синеватых кур, и даже чуть выпуклые ногти-коготки слегка загнуты вовнутрь.
В издательстве на Машины частые отсутствия смотрели сквозь пальцы, работу она исправно делала, а по ее рассказам было ясно, что осталось недолго, поэтому начальству было приятно проявить благородство. Ей искренне сочувствовали, но фальшиво ободряли: "Радуйся, что на своих ногах". На что Маша, не умея скрыть раздражения, возражала: "Лучше бы лежала! А то ведь боишься оставить одну - неизвестно, что вдруг придет в голову".
И это было правдой. К счастью, на бульшую часть собственных фантазий у Балюни сил уже не было, и Маше приходилось выдерживать целые баталии. Поразительно, но она мгновенно забывала решительно все, кроме нелепых требований, которые настойчиво повторяла несколько дней кряду.
- Машенька, смотри, дерево высокое выросло, вся комната темная. Надо передвинуть шкаф в угол, будет светлее.
Резной дубовый шкаф за многие десятилетия прирос к своему месту, и лет двадцать назад, когда в доме меняли трубы, специально выгнули колено, чтобы его не трогать, и, если прижаться щекой к стене, и сейчас можно было разглядеть пережившие несколько ремонтов старомодные обои в почти добела выцветших васильках, так тщательно срисованных с натуры, что обои были бы вполне уместны в качестве наглядного пособия на уроке ботаники.