Хотя кнут - он, конечно, кнут и есть.
Иллюстрация.
Однажды в деревню пришла сотня. И четверо исполнителей. Сотня стала лагерем, а четверо - три солдата и один сержант - прямиком направились к старосте. Сказано было: на работы утром не расходиться, а собраться на площади. Всем. Ждать. Позавтракав, пришли на площадь и солдаты, трое. И один сержант.
За деревней числилась недоимка, поэтому собрались на площади с неохотой. Неприятностей ждали. Но надеялись.
Сержант постоял, посмотрел молча на крестьян.
- Недоимка за вами, - сказал, наконец, общеизвестное.
Крестьяне молча потупились. Понятно, недоимка.
- Зачинщики - кто?
Тут крестьяне еще помолчали. Кто зачинщики и были ли вообще такие, они не знали. Просто не очень урожайный год случился, впрочем, не такой уж и неурожай. Можно было, наверно, побольше вырастить и собрать, если уж очень постараться. Но стараться-то зачем? Все равно отберут. Каждый это сам про себя понимал, хотя вслух не говорилось - боялись. Поэтому, кто зачинщики трудно было сказать со всей определенностью, но многие и, прежде всего, староста заранее предугадывали этот, любимый начальный вопрос. Надо было найти компромиссный вариант.
Как-то на досуге, представив себе вопрос "Кто зачинщики?" со стороны начальственной, староста увидел и ситуацию со стороны.
Оказалось, в ней тоже была какая-то логика.
Один человек может и должен сделать нечто. Он этого не делает. Следовательно, он виноват. Понятно. Коллектив может сделать больше, чем один человек, и не просто по арифметическому правилу сложения, много больше. Коллектив не сделал. Кто виноват? Все? Нет, потому, что коллектив лучше отдельных людей. (Слово "народ" всегда и все произносят с уважением). Следовательно, надо искать конкретного виновника. "Зачинщиков".
И, не мудрствуя лукаво, староста наметил на всякий случай наиболее ему антипатичных крестьян, по-простому рассчитав: раз они мне неприятны, а я все-таки начальство, значит, и большее начальство мой выбор одобрит. И не так уж мало шестеро для такой деревни, как наша, деревня-то небольшая, дворов двести всего. Пожалуй, начальство еще и довольно будет, только надо не всех сразу называть, а попридержать немного.
- Кто зачинщики? - повторил сержант.
Староста назвал троих.
- Мало, - пожал плечами сержант и посмотрел на старосту укоризненно.
Помедлив, словно бы с трудом и видимыми душевными муками, староста назвал остальных трех, заготовленных. И с каждым именем охала и гудела толпа крестьян, сначала потихоньку, а потом все громче и сильней.
- Тихо! - сказал сержант. - Тихо! - крикнул он, дождавшись тишины. Добавил внятно: - Что, сотню позвать? Вон, за деревней стоит, знаете, наверное.
И тихо стало по слову сержанта. Что такое сотня в данной ситуации, крестьяне знали. Кто на собственной шкуре, кто по слухам, но страшно стало всем.
- Мало, - повторил сержант. - Двадцать нужно, - выдержав паузу, пояснил: - Каждый десятый.
- Нету, - упал на колени староста. - Откуда?
- Тогда девятнадцать, - пошел на уступку сержант. - Двадцатый - ты.
И отвернулся, как будто дальнейшее его уже не интересовало.
Толпа молчала, ошарашенная неожиданным, как молчит пришибленный обухом. Потом зашумела, как не шумела раньше, но сержант на этот раз не стал устанавливать тишины, давая возможность обсудить условие. Перекипеть.
- Ну что? - сказал он, наскучив ожиданием. Толпа стихла сразу, все-таки надеясь. - Решили? Нет? Ну, тогда, - обернулся сержант к старосте, - всю деревню на сутки под арест. Посидите - выберете.
Сержант огляделся вокруг, ткнул рукой в направлении общественного амбара:
- Амбар пустой?
- Пустой, - машинально ответил староста.
- Понятно, пустой, - передразнил сержант, - раз общественный... Марш в амбар! Все! Ну!
Трое солдат, что были с ним, опустили копья поперек и стали теснить толпу к амбару. Лениво, пытаясь ускользнуть от троих, но не отбегая далеко, толпа двигалась. Двигались медленно. Очень боялись: свистнет - и ворвутся в деревню на высоких не по-крестьянски лошадях; начнут рубить, жечь и пороть.
Зашли в амбар. Все. Солдаты заложили на засов тяжелые двери.
Сержант обошел вокруг, осмотрел внимательно, спросил сквозь двери:
- Так как, надумали?
И не услышав толкового ответа, подошел к костерку - вечно горящему символу очищения посередине площади - взял за негорячий конец приглянувшуюся головешку и, размахнувшись, кинул ее на крышу сарая.
- Думайте, думайте, - пробормотал он. - Так, может, скорее надумаете.
Крыша загорелась.
В амбаре закричали.
Прискакала на крик сотня.
- Ну и что? - спросил начальник сотни у сержанта, оглядев горящий амбар.
- А ничего... - ответил сержант. - Вот так.
Что сделает хозяин виноградника с нерадивыми виноградарями? Злодеев сих предаст он злой смерти, а виноградник передаст другим виноградарям, которые станут отдавать ему плоды.
Тех, кто убежал, не пошел в амбар, как-то ускользнул, ушел в сторону, сразу преследовать не стали. Но потом, когда потрошили дома и разбирались с оставшимися, вспомнили: кто-то убежал. Послали погоню.
Беглецов вылавливали весь день. И следующий день. Их было не много.
Про дракона (I)
Каждый день он вылетал из середины горы и носился над страной, наводя на граждан ужас и отчаяние. Каждый день дракон хватал кого-то, утаскивал в свою пещеру и там съедал. Тех, кто прятался, он разыскивал, тех, кто зарывался - выкуривал, тех, кто убегал - догонял, а тех, кто нырял выуживал. Не стало спокойствия в стране, не стало порядка. Каждый день убеждались граждане, что не спасает от дракона ни сила, ни смелость, ни умение и старание. Потеряли ценность уважение к старшим, родственные связи, принадлежность к организациям, производительность труда, исполнение обязанностей гражданских, супружеских и служебных. Ибо все были равны перед драконом, и зачем выполнять обязанности и чтить законы, если завтра - съест? Или послезавтра. И понизился моральный уровень, пошатнулись устои, сузились основы.
Но объявил начальник. Он сказал: "Слушайте и повинуйтесь, ибо мне дано спасти сей край от мерзости запустения". И ответили люди: "Слушаем с вниманием и повинуемся с охотой!" - потому что надоело им описанное существование, а ничего конструктивного никто не предлагал. И стали люди сами, каждый день, приводить к пещере тех, на кого указал начальственный перст. Дракон доставленных ел и из пещеры больше не вылезал. Указывал же начальник не на всякого, а лишь на тех, кто восстановленные обязанности общественные, служебные и супружеские выполнял с недостаточным рвением и прилежанием. А поскольку, как ни старайся, всегда кто-нибудь остается крайним, недостатка в пище дракон не испытывал и пугать народ лишний раз не вылезал. От регулярного питания и отсутствия моциона он растолстел так, что и не смог бы вылезти из пещеры. Поговаривали, что там он и сдох от ожирения сердца.
А начальника благодарный народ нарек Победителем дракона.
У давно хотелось спуститься в деревню. Вся эта ерунда - плеть, лес, прибой - давно ему надоели. "Онанизм все это", - горестно подытожил У в который раз свои думы. Сам ведь, все сам, заранее зная, каким именно участкам тела будет больно. То ли дело - люди. С живой непосредственностью они бьют туда, куда вздумают в данную минуту. Что там ветки и камни по сравнению с хорошим простым ударом кулака, квалифицированным ударом пяткой, элегантным - ребром ладони. А палкой! Палка в умелых руках это, знаете ли, сокровище. У было плохо без людей, но спуститься в деревню и собрать вожделенный урожай побоев он не мог. Не хотел. Тем, кто в деревне, надо было отвыкнуть от него, рано еще идти к ним.
И У зашагал по лесу. Шел он быстро, и мягко, пластично, как сказал бы он сам, если б вспомнил вовремя это слово. Не хрустели сучья - он перешагивал. Не трещали ветки - от веток он уклонялся. У шел по лесу с удовольствием. Шел к дороге в зыбкой надежде встретить людей. Чужих, незнакомых. Пуста дорога в смутные времена, как посуда в доме пьяницы, но зато каждая встреча - это событие, потому что не любят встречаться на дороге люди в смутные времена.