Струя, как светлая роса,
И степь мужская трепетала –
Горели цепкие глаза…
Вот так и родилась легенда
О Пери трёх, а быль проста:
Купались девушки-студентки
У водной скважины в песках.
— Кстати, девушки были из Одесского университета, — завершил я своё выступление.
Пиринский молчал, но чувствовалось, что не остался равнодушным.
— Ну, а книжку не думаешь издать? — после паузы спросил он.
— Думать-то можно. Это заветная мечта любого поэта. Пытался я, Санёк, осуществить такую мечту. Сделал подборку стихов, отнёс в издательство, и получил такие рецензии, что мне дурно стало. Особенно от «чёрного рецензента» досталось. Это тот, который тайно, без указания своего имени отзыв делает. Просто я понял, что надо среди этих шелкопёров находиться, там они все заодно, и свежему человеку трудно пробиться.
…Однако в тот раз мы говорили не только обо мне и моих стихах.
Сергей Червонных рассказал, как он когда-то по назойливой просьбе жены, оставил полевые работы и переехал в город; кстати, так не полюбившийся Сане — город Фрунзе. Но не мог больше года пробыть там. Вернулся в полевую экспедицию опять на съёмку в пустынные пески.
— В городе и работа была посильная — в проектном институте, и благоустроенная квартира, — говорил он, — но в свободное время сидеть в доме на четвёртом этаже мне было просто невмоготу.
А Веприцкий напомнил, что неоднократно бывал на курсах именно здесь, как только менялся профиль работы:
— Меня здесь многие знают. А некоторые преподаватели знакомы ещё по учёбе в институте, — и добавил: — Да и в этот раз я приехал сюда только для того, чтобы развеяться. Я занимаюсь мелиорацией, для меня это дело знакомо. Это уже второй массив орошения, который я осваиваю.
— Так вот почему ты опоздал на занятия. Двое суток тебя не было здесь. Мы уже думали с Серёгой, что вдвоём будем «прозябать» в номере, — заметил я.
— Прежде всего, когда я приехал в Москву, я заскочил к своим старым друзьям, у которых останавливался во время сессий в институте. Посетил бабу Шуру и деда Ивана — прекрасных старичков с богатой биографией. Старушка необычайно добрая, а дед — участник войны, был в плену, дважды бежал, потом оказался в сталинских лагерях. После освобождения работал на шахтах в Казахстане. Мы с ним хорошо погрелись коньячком. Вот я и задержался. Тем более мне тут всё известно. И ко мне за прогулы особых претензий не будет.
…Так мы дружески беседовали «под кедровку», иногда и пели, в основном про «очаровательные глазки» и, конечно же, про Костю-моряка, которого обожали на Молдованке и Пересыпе. Теперь уже, на радость Пиринскому, пели только правильно.
На третье утро после нашего совместного проживания мы вышли из номера и, смешавшись с другими курсантами, направились в сторону учебного здания, а когда расселись в аудитории, после первой лекции Сергей Червонных произнёс: «Что-то не видно здесь нашего доблестного одессита. Куда он подевался?» Придя же с занятий в номер, увидели Пиринского, спящим на кушетке. На столе стояла бутылка с недопитой кедровкой.
К вечеру мы, как всегда, возобновили разговоры. У Саши тактично не спрашивали, почему не был на занятиях, думая, что встретил кого-то из знакомых.
С утра снова пошли на занятия все вместе, а вернулись только с Сергеем. Саша, как и прежде, по пути отстал.
Этой ночью после полуночи я сквозь дрёму услышал шаги. Открыв глаза, увидел силуэт движущегося человека, который то и дело ходил от двери к окну и обратно. Не придав значения и укрывшись одеялом с головой, я уснул.
Утром снова выходим на занятия втроём, возвращаемся только с Сергеем. В номере застаём Пиринского со стаканом кедровки в руке.
— Завтра я еду в Москву, — говорит Саша. — От жены получил телеграмму, надо её встретить.
А ночью под утро опять послышались беспокойные шаги. На этот раз я приподнялся и спросил: — Саша, что с тобой? Тебе плохо?
— Лежи, лежи, Юрец, не тревожься, — глухо произнёс он.
В тот день мы остались с Сергеем вдвоём. Пиринского не было два дня, которые выпадали на субботу и воскресенье. В понедельник встретились с ним на занятиях, куда он прибыл прямо из Москвы.
— Жена остановилась в гостинице, — сказал он, — и я теперь нахожусь при ней. На занятия буду ездить оттуда. «Что ж, — подумали мы, — пусть будет так, как ему лучше».
После занятий он зашёл в номер за кое-какими личными вещами. Мы заметили, что Саша не столь доброжелателен, каким был раньше. Особенно он как-то резко осуждающе
глянул на нас, когда увидел в руках наших стаканы, наполненные всё той же кедровкой. К вечеру он уехал в Москву.