Старик отходит от удящего рыбу Дежурного и останавливается перед Катрин в белом кресле-качалке.
Старик. Да, фройляйн Шимански, так вы сидели — точно так! — в моем кресле. И иногда ты качалась.
Слышится птичий щебет.
Катрин. Хорошо вам тут живется, господин Пролль! (Качается.)
Старик. Ты пришла услышать совет старого человека, а ведь мы даже не были знакомы, видели друг друга в первый раз.
Катрин. Во второй.
Старик. По твоим словам, однажды ты была в моей букинистической лавке, но я тебя не заметил. В букинистический заходит много молодежи.
Смотрят друг на друга.
Катрин. Вы принесли вино и два бокала.
Старик. Да.
Катрин. Вы меня спросили, как я живу, как зарабатываю на жизнь, а я сказала: отгадайте!
Старик. Почему ты не захотела рассказать сама?
Катрин. Вы не догадались.
Старик. Нет.
Катрин. Это меня обрадовало. (Снимает туфли.)
Старик. Я не давал совета. Я ведь никогда не видел этого юношу. Я просто слушал: зубной врач, который хочет на тебе жениться. С университетским образованием. Так ты сказала. И что ты вообще его не любишь. Но парень хороший, и он знает, что замуж ты бы пошла только затем, чтобы не работать больше манекенщицей. Я понял: хороший парень, который не хочет делать из тебя домохозяйку. Так ты сказала. Он понимает, что ты хочешь учиться.
Катрин. Почему вы смотрите на мои ноги?
Старик. Потому что ты сняла туфли.
Катрин. Я, наверное, слишком засиделась.
Старик. Я раздумывал, что посоветовать молодой женщине, живущей в нашем обществе, которая не хочет быть манекенщицей, а ты говорила, что ты хочешь изучать социологию, психологию… (Опять слышится птичий щебет.) Да, Катрин Шимански, так ты выглядела!
Клошар, сидящий в одиночестве.
Клошар. Я больше не стою с шапкой — мертвые не попрошайничают. И даже не бранятся. Они не мочатся, не пьянствуют и не обжираются, не дерутся, мертвые не спят с женщинами — они странствуют в вечности минувшего и обсасывают свои глупые историйки, пока не обсосут до конца. (Хихикает.) «La mort est successive».[9] (Видя, что никто не реагирует.) Дидро. (Соседу с поперечной флейтой.) Вас я однажды стукнул, папаша. По правде-то: вы меня стукнули. Раз по заднице, раз по башке. Но тогда вы были в форме. Верно? В серой форме с белым ремнем, а флейта, которая сейчас при вас, была резиновой дубинкой.
Катрин в белом кресле-качалке и Старик.
Катрин. Вы не дали мне совета.
Старик. Нет.
Катрин. Почему?
Старик. Я знал, что ты не последуешь моему совету, потому и не написал тебе ни разу.
Катрин (смеется). Господин Пролль, но вы мне писали!
Старик. Что же именно?
Клас в пижаме, подбирает с пола газеты.
Катрин. Клас?
Клас продолжает свое занятие, как будто он один.
Ты что делаешь?
Клас. Ничего, ничего.
Катрин. Я думала, ты их уже давно прочел.
Клас. Я же ничего не говорю.
Катрин. Эта твоя любовь к порядку!
Клас старательно складывает газеты стопкой.
Тебе что, нечего дома делать, кроме как проверять, не валяются ли в ванной открытыми мои флаконы и тюбики и ходить по всей квартире, запирая дверцы шкафов?
Клас. Катрин…
Катрин. Я бы еще успела убрать. (Вскакивает.)
Клас. Что случилось?
Катрин затыкает уши.
Катрин, я не кричу…
Катрин. Я действую тебе на нервы!
Клас. Не ты, Катрин, а лишь волосы в туалете…
Катрин. Знаю!
Клас. Тем не менее ты не спустила воду.
Катрин. Я спустила.
Клас. Да?
Катрин. Это невозможно…
Клас (нагибается). Тут ключи от твоей машины.
Катрин. Что-нибудь еще?
Клас. Катрин, это не упрек — мы вместе, Катрин, и мы счастливы, в меланхолию я впадаю от сущих пустяков.
Молчание.
Старик. Он говорит, что счастлив.
Катрин. Я больше не могу!
Старик. Она говорит, что больше не может.
Клас уходит, нагибаясь еще раз и как можно более незаметным движением руки поднимая с пола бюстгальтер.
Катрин. Так мы проводили время…
Слышен шум воды в уборной.
Старик. Он совсем не думал ее упрекать.
Сосед с поперечной флейтой снова репетирует пассаж, который ему никак не удается, начинает сначала и опять натыкается на трудный пассаж, прекращает играть.
Катрин в белом кресле-качалке и Старик.
Старик. Действительно не помню, чтобы я тебе писал, после того как ты вышла замуж. Что же я тебе написал?
Катрин. Вы вселили в меня мужество. (Снова качается.) Мужество! Да-да, вот что… Я уж и не припомню слов. Сначала мне это письмо показалось печальным, но потом оно вселило в меня мужество: я не должна продавать себя. Так по крайней мере я это поняла. Я должна жить с человеком, которого люблю, и вообще — это было очень длинное письмо, господин Пролль, отеческое письмо.