Слышна сирена «скорой помощи», ее вой приближается, но не слишком близко, затем исчезает.
О том, что нас давно уже разделяло, мы в эту ночь не говорили. Ни слова. Ни единого. Как какая-нибудь парочка.
Она снова садится на скамейку, держа сумочку под рукой, готовая отправиться в дорогу.
О чем мы говорили до трех часов ночи?
Снова одинокий автобус, затем тишина.
Однажды во сне ты чертила или рисовала. Листок за листком. Я не мог видеть, что ты там чертишь да чертишь. Я только вижу: листок за листком, тебе так весело, взрослая женщина, но прилежна и серьезна, как дитя, и при этом тебе так весело. Мое присутствие тебе не мешало. Потом я попросил у тебя один из листков, ты не сказала «да», но разрешила мне выбрать — на этом месте я проснулся. Включил свет и просиял от счастья, я был убежден, что получу от тебя листок. Знак. Искал на ковре, на столе, в карманах пиджака — конечно, ничего я не нашел. (Достает листок из кармана пиджака.) Это я сам нацарапал. (Медленно разрывает листок бумаги на части.) Твое молчание, Франсина, — я понимал твое молчание, пока ты была жива.
Появляется Жандарм точно так, как уже было однажды.
Франсина. Nous attentions le matin, monsieur.
Жандарм отдает честь и идет дальше.
Роже. С покойниками разговаривать нельзя!
Она прячет газету в сумочку.
Франсина. Не надо меня провожать, Роже. Я знаю, прямо, потом направо через ворота, и прямо, и через другие ворота, и прямо через мост — я найду дорогу.
Роже (он раздавливает ногой сигарету). Когда я получил извещение, печатный бланк, между прочим, текст во вкусе твоей семьи — до тех пор все-таки могло быть, что еще раз встретимся. Случайно. Ты не искала свидания, я знаю, Франсина, а я не осмеливался, и внезапно иллюзия, что мы могли бы увидеться снова, рассеялась. (Встает.) Но я тебя проводил!
Она не двигается с места.
Франсина. У нас тоже была прекрасная пора, Роже, великая пора. Я верила: мы вдвоем, ты и я, мы все переосмыслим. Все. И это должно получиться: чета, которая воспринимает себя как Первая Чета, как Изобретение Четы. Мы! И мир может расшибиться о наше высокомерие, но нам он не может причинить зла. Мы познали милость. Так я верила. Мы знали, что тут не существует собственности. И это было как пароль, Роже. Мы только никому не могли сообщить, что мы Роже и Франсина, переосмысливаем мир, включая его великих мертвецов. О, наши споры-оргии, Роже! И я была уверена: мы любим больше, чем друг друга, ты меня, а я тебя, это все заменимо. Разве ты не говорил? То, что незаменимо, вот что свело нас вместе. Другие — только мужчина и женщина, так мы считали, мы ведь тоже мужчина и женщина, но и сверх того: в награду так сказать. И ты знаешь, Роже, наше отчаяние, в то время, никогда не было пошлым, иногда преувеличенным, но пошлым — нет, мы могли сказать друг другу совершенно ужасные вещи — чего сегодня уже не можем… Мы тогда сняли большую квартиру. Сделали глупость, Роже, раз я и раз ты и мы оба вместе, но я тогда верила: ты можешь переосмыслить, я могу переосмыслить. Мы не были мертвецами, Роже, вот уж нет! — как сейчас.
Он молча смотрит на нее, как на человека, который не понимает, что говорит.
И знаешь, мы гордились друг другом. Не изображали ни доброты, ни сочувствия, ни претензий на доброту. Мы ощущали себя как двое избранников, да, я имею в виду: избранный — я тобой, а ты мной. Мы не сдвинули гор, и ты меня порой высмеивал за мои надежды. И знаешь, Роже, и в заблуждении мы были смелее. Мы не пользовались нежностью, чтобы заставить одного уступить другому, чтобы проверить, надежен ты или нет. Да, Роже, да, так это было. Некоторое время.
Роже (снова садится). Продолжай.
Франсина. Роже, я замерзла.
Роже. Я тебя слушаю.
Она молчит.
Когда память неожиданно остается одна на свете — это еще раз становится историей, Франсина, другой историей. С тех пор как ты умерла, у меня пропала потребность всегда быть правым, и неожиданно в памяти начинают всплывать совершенно другие вещи, когда я вижу тебя перед собой. (Смотрит на нее с нежностью.) Ты со своим узким лбом и с большими зубами, ты белокурая лошадка, с очками на носу!