Карл. Пешком.
Учитель. Почему ты прячешься внизу, Карл, если ты приехал на побывку и Мария ждет тебя, мы все ждем…
Карл. Я не на побывке.
Учитель. А как же ты оказался здесь?
Карл. Не понимаешь?
Учитель непонимающе смотрит на него.
Я ушел.
Учитель. Карл!
Карл. Я ушел… пешком…
Учитель. Да ты понимаешь, что это значит?
Карл. Даже лучше, чем ты…
Короткая пауза, Карл закуривает.
Учитель. Если сейчас начнется тревога и люди придут в подвал, они тебя увидят… Они же тебя знают. Ты понимаешь, что это значит?
Карл. Почему бы нам с ними наконец не познакомиться?
Учитель. Ты понимаешь, что ты делаешь?
Карл. Я понимаю, что я сделал, и понимаю потому, что это сделал я, неделю назад, я, Карл, твой единственный сын, я, у которого была жена, был ребенок, была мать, которую в это время засыпало. Ну и что? Они были не первые…
Учитель. Карл, ты должен сейчас же вернуться!
Карл. Ни за что!
Учитель. Прежде чем тебя увидят люди, Карл! Ты скажешь, что ты заблудился, потерял дорогу, что ты…
Карл. Замолчи.
Учитель. Я заклинаю тебя, Карл, я тебя умоляю, я, твой отец, слышишь? Ты потерял голову, сынок, возьми себя в руки; это единственное, что может тебя спасти, тебя и нас — Марию и твоего отца, — ты должен сейчас же вернуться!
Карл молча смотрит на него.
Ты меня слышишь?
Карл. Ты стрелял когда-нибудь в женщин и детей?
Учитель. Ты должен сейчас же вернуться!
Карл. Это очень просто: они как бы подламываются — даже как-то медленно — и падают набок, чаще всего, а некоторые падают вперед. Что дальше? Ты стрелял когда-нибудь в женщин и детей, чтобы они в это время пели? Пели! (Начинает петь песню заложников, которая заполняет подвал гулким, громким эхом.)
Учитель. Тебя услышат! Если кто-нибудь войдет и увидит тебя, мы пропали!
Карл. Я знаю.
Учитель. Ты пришел, чтобы всех нас погубить?
Карл. Мы пропали, отец, даже если нас никто не увидит. Будь уверен.
Учитель. Карл, послушай…
Карл. Это единственное, в чем мы можем быть уверены.
Учитель. Я понимаю тебя…
Карл. Это невозможно, ты этого не делал!
Учитель. Карл, ты делал это по приказу! Слышишь: мы в этом не виноваты…
Карл. Ты все еще в это веришь?
Учитель. Карл! Карл!
Карл. Только, пожалуйста, без пафоса.
Учитель. Две минуты, Карл! Соберись с мыслями и выслушай меня, а там поступай как знаешь… (Садится к сыну.)
Карл. Я знаю наперед все, что ты можешь мне сказать.
Учитель. Мне тоже, Карл, мне тоже приказывали делать вещи, которые я по собственной воле никогда бы не сделал, которые я никогда не взял бы на свою совесть; началось все с мелочей, с второстепенных вещей, ты же знаешь. А почему я это делал?
Карл. Где не хватает мужества, причин всегда хватит.
Учитель. Я делал это ради вас — ради твоей матери, ради тебя! Я стоял тогда перед выбором: стать учителем или нищим — лишиться хлеба, работы, средств. Тебе смешно!
Карл. Мне не смешно…
Учитель. Это же был кошмар — тогда, — страшный кошмар, но кое-что было в этом и хорошего, и я сказал: да, ради вас, ради твоей матери…
Карл. Маму засыпало…
Учитель…ради тебя, Карл! Я не хотел, чтобы ты потом за все расплачивался, я не хотел губить твою молодость…
Карл. Она уже погублена.
Учитель. Я сказал: да. А позже речь шла уже не о работе и хлебе, а о том, есть ли у человека родина на земле или нет, и я еще раз сказал: да, потому что не хотел лишать тебя родины. Ты понимаешь?
Карл. Продолжай.
Учитель. Я всегда — раз уж так случилось, — я всегда только хотел как лучше, Карл…
Карл. Скажем: как удобнее.
Учитель. Я думал о вас. Ведь ты теперь тоже знаешь, что это значит — иметь жену, ребенка…
Карл. Продолжай.
Учитель. Потом уже речь шла не о родине или чужбине, понимаешь? Потом уже надо было просто спасать свою голову, и я сказал: да, Карл! Это тоже дело совести: нельзя губить свою жену ради личных убеждений — жену, ребенка…
Карл. Да, уж лучше губить других! (Снова встает.) Ты когда-нибудь стрелял в женщин и детей?
Учитель. Я тебе уже сказал: ты делал это по приказу!
Карл. А кто приказывал?
Учитель. Это не твоя вина, Карл. Что бы нам ни приказывали, это не наша вина…
Карл. В этом-то все и дело!
Учитель. Ты опять смеешься?
Карл. Каждое твое слово — это обвинение нам. Нельзя, нельзя оправдывать себя повиновением, — даже если оно остается последней нашей добродетелью, оно не освобождает нас от ответственности. В этом-то все и дело! Ничто, ничто не освобождает нас от ответственности, она возложена на нас, на каждого из нас — каждому свое. Нельзя передать свою ответственность на сохранение другому. Ни на кого нельзя переложить бремя личной свободы — а именно так мы и пытались сделать, и именно в этом наша вина.