Старик. Но я все это видел!
Привратник. Болтовней делу не поможешь!
Старик. Молчанием тоже.
Женщина. Может, он и прав, отец, нечего об этом говорить, нам всем нечего теперь говорить.
Старик (продолжает как бы с самим собой). Люди мечутся по улицам, повсюду натыкаются на горящую смолу; через минуту они все обуглятся… останутся посреди улицы, как черные стволы…
Учитель. Куда ты, Мария? Куда ты?
Мария. На улицу… Учитель. Ты сошла с ума!
Мария. Я хочу в лес!..
Учитель. Но не теперь же!
Мария. По-моему, ему здесь душно, он здесь задохнется…
Учитель. Не сейчас! Слышишь, Мария?
Мария. Слышу, слышу…
Разрывы бомб все ближе.
Чей-то голос. Зажигательные. Это уже зажигательные. Скоро кончится.
В дверях появляется дежурный из противовоздушной обороны.
Дежурный. Господин учитель, ваш сын…
Мария. Карл!
Дежурный. Там ваш сын… Он… повесился…
Учитель. Мой сын…
Дежурный. Улица горит!
Женщина. Фосфор?
Дежурный. Улица горит! (Поспешно уходит.)
Учитель. Мария!.. Где она? (Спешит вслед за Марией, выбежавшей вместе с ребенком.)
Женщина. Она тронулась. Я это сразу поняла.
Каждый раз она боялась, что ребеночек задохнется.
Чей-то голос. Это ее муж повесился?
Лизель. Так это все-таки был он. Наш Карл…
Старик. Они мечутся по улице, улица в огне, всюду горящая смола… Через минуту они обуглятся… останутся посредине улицы, как черные стволы.
Возвращается учитель. Шум затихает.
Учитель. Улица горит.
Женщина. Господи, накажи врагов наших! Господи, накажи врагов наших! Накажи их, Господи!..
Чей-то голос. Наши тоже не лучше.
Привратник. Кто это сказал?
Женщина. Я не говорила.
Привратник. Кто это сказал? Трус, который боится сознаться, предатель, которого надо поставить к стенке, если он сознается.
Чей-то голос. Наши тоже не лучше.
Привратник. Вы?
Женщина. Это не он…
Привратник. Вас-то мы знаем, господин учитель, вы этого не говорили.
Учитель. Наши тоже не лучше. Я говорю это сейчас: наши тоже не лучше.
Гробовая тишина.
Привратник. Я должен записать вашу фамилию, простите меня… Я должен…
Священник стоя режет хлеб и кладет его на каменный стол.
Слышно пение заложников.
Священник. Опять они поют… Упокой их души, Господи!
Появляется мальчик; священник пересчитывает куски хлеба.
Мальчик. Дедушка!
Священник. Что, сынок?
Мальчик. Там опять стреляют!
Священник. Четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать, семнадцать… С нами уже ничего не может случиться, сынок. Это просто продолжается война. Скажи им, что с нами уже ничего не может случиться.
Мальчик. Мы все поем.
Священник. Я слышу… Возьми эту кружку, сынок. Это вино, кровь Господа нашего. А хлеб, скажи, я сам принесу.
Мальчик. Дедушка, ты такой добрый! (Уходит с кружкой.)
Священник. Семнадцать, восемнадцать, девятнадцать, двадцать, двадцать один — вот так они стояли, двадцать один человек, и вот так, как сейчас, — вот так они пели.
Тем временем появляются и летчики: капитан с наспех сделанной белой повязкой, лейтенант, ефрейтор, радист.
Капитан. Здравствуйте, папаша.
Священник. Здравствуйте.
Капитан. Надеюсь, мы не помешали?
Священник. Будем надеяться.
Небольшая пауза.
Капитан. Кто это там поет?
Священник. Там их много, добрый человек, много…
Капитан. Я слышу. Целый хор. Люблю хоровое пение, слышал по радио. Но я хотел спросить — что это за люди?
Священник. Я их не знаю.
Капитан. Не знаешь?
Священник. Каждый раз, когда они слышат, что стреляют, они опять поют. Упокой их души, Господи.
Небольшая пауза.
Капитан. А ты?
Священник. Я даю им хлеб. Иногда ловлю рыбу. Тогда я приношу им рыбу…
Капитан. Может, у тебя найдется хлеб и для нас?
Священник. Если ты хочешь есть…
Капитан. Мы все хотим есть!
Лейтенант. Есть и пить!
Священник. У нас только вино…
Лейтенант. Красное или белое?
Священник. Это кровь Господа нашего…
Лейтенант. Значит, красное!
Священник. Да…
Капитан. Хлеб и вино — вот здорово! Мы будем очень благодарны.
Священник уходит.
Лейтенант. Чудной какой-то поп…
Ефрейтор. Прежде всего, мы здесь в укрытии — это главное; прежде всего, мы в укрытии.
Лейтенант. А может, это монастырь!.. Парни, может, нам так повезло, как и не снилось: может, это женский монастырь? Черт побери, монахини иногда бывают — просто пальчики оближешь! Какая-нибудь такая курочка — про грех слыхала только в молитвах и всему еще может научиться! Я с робкими бабами прямо сатанею. Нет, надо все-таки, чтобы было сопротивление.