Герберт. Это, конечно, возможно.
Учитель. О, я понял смысл этого совпадения… Потому что, в сущности, не случайно, но именно ты, Герберт, именно ты совершаешь это преступление.
Герберт. Да, не случайно.
Учитель. Я часто говорил о судьбе, в первый раз я в нее верю!
Герберт. Но это и не совпадение.
Учитель. А что же?
Герберт. Я сам вызвался сделать это.
Учитель. Ты?
Герберт. Я.
Учитель. Почему?
Герберт. Почему… Помните то утро, когда мы пришли к вам в учительскую… Речь шла о свободе духа, которой вы нас учили… Мы принесли вам учебник и сказали: вот этих и вот этих типов мы учить не будем… Да, мы вам угрожали. Мы у вас на глазах вырвали страницы, которые считали лживыми. А что сделали вы?
Учитель. Я же не мог защищаться.
Герберт. Что вы сделали?
Учитель. У меня была семья. Тогда еще была…
Герберт. Вы объясняете это семьей, а мы — трусостью — то, что нам тогда открылось. Вы восхищались мужеством в стихах наших поэтов, о да, и это я тогда заварил все это глупое дело — я хотел показать своим товарищам, что такое на самом деле величие духа, которого у них не было и которое они потом называли трепотней, идиоты. И куда же оно делось, это величие? Дух сдался! Мы стучались в дверь, а за ней была пустота. Какое разочарование! Товарищи-идиоты были правы. Все это была трепотня — все, чему нас учили.
Учитель. И потому мы здесь стоим?
Герберт. Единственное, во что я в эту минуту верю и буду верить после того, как вы уже будете лежать на этой земле…
Учитель. Во что же?
Герберт. Преступник — так ведь вы меня назвали, — он ближе к величию духа, он силой вызывает его, он ближе к нему, чем школьный учитель, который разглагольствует о духе и лжет при этом… Это все, что я хотел сказать.
Учитель. Это все…
Герберт. Я буду убивать до тех пор, пока этот ваш дух, если он существует, не выйдет оттуда, где он прячется, и не остановит меня. Нас будут проклинать, о да, весь мир будет проклинать нас еще целые века. Но это мы, мы одни заставили дух выйти на свет Божий — разве что мир рухнет вместе с нами, если окажется, что его не существует, этого непобедимого величия духа. (Поворачивается.) Приготовиться! (Уходит.)
Учитель. Это все. Герберт был моим лучшим учеником.
Голос Герберта (вдали). Одним залпом — огонь!
Тишина.
Учитель. Выстрелили…
Голос Герберта (вдали). За мной — марш!
Учитель. И теперь они уже не слышат… (Стоит, как и прежде.)
Бенджамин. По-моему, он нас видит. Я спрошу его, не хочет ли он пойти с нами.
Учитель. Вы не скажете мне, где мы?
Бенджамин. Пошли с нами. Это монастырь, ну что-то вроде разгромленного монастыря, мы печем там хлеб, все вместе.
Учитель. Кто?
Мария. Ты же так часто говорил, что они просто дьяволы и что ты хотел бы хоть раз посмотреть на них — глаза в глаза…
На освещенном просцениуме появляются оставшиеся в живых: Эдуард в чине офицера, Томас с венком в руках, Дженни в черной вуали и ее двое детей, старший из которых мальчик.
Дженни. Вот здесь они похоронены?..
Эдуард. Они погибли не напрасно.
Дженни. В последний вечер перед отъездом он был такой расстроенный. Не знаю почему. Такой был расстроенный…
Эдуард. Не думайте сейчас об этом, дорогая Дженни!
Дженни. Если бы он знал, что наш дом лежит в руинах! Наш прекрасный большой дом… Люди всегда перед ним останавливались и говорили, что это лучший дом в городе. Он так этим гордился.
Эдуард. Мы снова его отстроим, Дженни.
Дженни. Такой же, какой был?
Эдуард. Точно такой же. (Томасу, который несет венок.) Ты качаешь головой?
Томас. Жалко его. Был бы он теперь с нами, наш капитан, такой, каким он был в последний день, теперь, когда наступает мир. Он бы стал строить другое. Жалко его.
Эдуард. Дай мне венок…
Томас. Говорят, и заложники похоронены здесь же. Двадцать один человек из деревни. Говорят, они пели, когда их расстреливали…
Дженни. Пели?
Томас. Знаете, что люди говорят? Говорят, опять они поют! Каждый раз, когда они слышат выстрелы или когда вообще совершается какая-нибудь несправедливость, они опять поют!
Слышно пение заложников.
Двадцать один человек…
За оставшимися в живых, слушающими пение, возникает стол, за которым сидят в ряд погибшие: двадцать один заложник, у каждого в руке хлеб, губы сомкнуты. За ними — священник, который их угощает, погибшие летчики, Мария, учитель и Карл, который все еще стоит на коленях перед заложниками, закрыв лицо руками. Но живые не видят того, что происходит за их спинами.