Дракон выпрямляется во весь свой огромный рост и расправляет крылья, и заполняет собой весь ритуальный зал, и могучий рёв сотрясает стены древнего замка. И в рёве его слышится и вопль первобытных животных, и гром от движения скал, рисующих лицо юной земли, и множество иных шумов, великих и малых, сопровождавших жизни двух сотен потомков драконьего рода.
И он был столь могуч и великолепен в своей мощи, что все образы, которые представлялись Арману до того, как его глаза встретились с вечно мудрым взглядом Прадракона, вдруг стали мелкими и рассыпались в прах, ушли, словно и не было.
Вся их жизнь — длинная, наполненная небывалыми свершениями — вдруг уменьшилась до размеров маленькой частицы и стала всего лишь маленькой жизнью отдельного дракона, который когда-то жил, что-то свершал и ушёл в свое время, чтобы предоставить своим потомкам право идти дальше и выше.
И никто из потомков, кроме Арм-Анна не посмел усомниться в правильности этого пути, опровергнуть необходимость во всем следовать законам предков. Это случилось только с Арманом. И за это он изводил себя долгие десятки лет, он страдал и мнил себя никчёмным и недостойным выродком. И потребовалось свершить путешествие за тридевять земель, нужно было встретить того, Кто Смотрел и ощутить Его взгляд на себе, и пережить его, и не сломиться под этим всесильным и вечным взглядом — все это было необходимо, чтобы осознать простую мысль — каждый идет путём предначертанным и судьбой, и предками, и Законом жизни, но и каждый продолжает эту дорогу, укрепляет её своими силами, знаниями и думами — и судьба благоволит роду, который смог не только сохранить себя, но и измениться так, как требует новая рождающаяся жизнь.
«Тебе пора, Двести первый. Твой срок ещё не пришёл», — прогрохотало в воздухе.
Арм-Анн вдруг оцепенел, ощутив страшное сотрясение вокруг себя. Он чувствовал, как ходуном ходят стены замка, готовые едва ли не обвалиться в сию секунду. Стены, которые не мог сдвинуть с места даже Спящий, могли сложиться в единый миг, словно карточный домик. Он зажмурил глаза…
И тут же какие-то строки помимо его воли начали вплетаться в его мысли — неведомые и непонятные, таких слов раньше не слышал:
В чистом поле деревцу до зари не спится.**
Слова словно оглаживали его по спине, по рукам, прихорашивали легкими движениями волосы, сметали тяжесть с его плеч.
В чужедальние края разлетелись птицы.
И не вьют они гнезда на ветвях упругих,
Хлещут дерево дожди, гнёт лихая вьюга
Вдруг тревога закралась в голос, пропевающий незнакомые строки.
Этот голос… такой знакомый, но он никак не мог его вспомнить…
Чтобы дерево могло снова возродиться,
лучше человеком быть, а не звонкой птицей.
И не только щебетать, а и потрудиться:
Надо корни поливать и рыхлить землицу.
Знакомый незнакомый голос шепчет мелодичные строки.
И Арман чувствует, как уходит страх.
Лишь лёгкая неуверенность ещё мнётся у порога…
Побежит по жилам сок влагою кипучей,
станет дерево тогда сильным и могучим.
Даст тебе оно плоды. И тогда пичуги
К нему снова прилетят с севера и юга.
***
Тут он открыл глаза и действительность обрушилась на истерзанного дракона невыносимой болью.
Болело все. Сломанные рёбра не давали вздохнуть — воздух рвано и сипло пробивался в лёгкие. Его было ровно столько, чтобы дракон не умер прямо здесь и сейчас, в эту минуту. Но его никак не хватало, чтобы запустить механизм выздоровления. Покрытое страшными глубокими ранами тело не желало слушаться. Оно требовало, чтобы его оставили в покое.
Арман не мог, не имел силы пошевелиться, да и не хотел. Все, что он мог — это лежать и смотреть, не отрывая взгляда, в глаза, склонившейся над ним женщины. Её движения такие плавные и неспешные, её руки такие ласковые и нежные, её глаза сияют. Крупная капля набухает в уголках её глаз, катится по лицу. Он следит за этим движением. Пытается что-то сказать, стереть мокрую дорожку на её щеке, но пальцы лишь слабо скребут песок. Она осторожно подхватывает его руку, бережно прижимает к своей груди. И в глазах её плещется огромная невыносимая нежность.
Она что-то говорит и голос, голос из его сна — он узнал его. Это она пропевала, проговаривала те строки. Она вытянула его из беспамятства, из тяжёлого забытья, наполненного сначала суровым осуждением Арманом своих собственных мыслей и поступков, а потом (спасибо за этот дар!) лаской великого Предка…
Арман вдруг почувствовал невероятную лёгкость и уверенность. И даже боль в израненном теле стала как-то глуше, отошла на второй план.
— Спасибо тебе, Прадракон, — с трудом прошептал Арман.
Он вернулся.
У него получилось…
Комментарий к Liberi!
* Liberi (лат.) - свободен
** В работе использован фрагмент колыбельной Марины Улыбышевой
========== Двое ==========
Лето. Солнце ещё не жаркое, но тёплое, прогрело воздух и землю настолько, что можно было лежать на ней, не опасаясь простуды. Правда, озеро дышало холодом, но только если подойти к нему ближе, чего Юта ни в коем случае делать не собиралась. Ей и так было хорошо!
Рядом с ней на расстоянии вытянутой руки, откинувшись на спину и заложив руки за голову, лежал Арм-Анн, её дракон. Лежал и, по всей видимости, спал, как сурок. Принцесса нахмурилась: простынет ведь, но поделать ничего не могла. Арман был упрям, и подстелить себе тряпицу под спину не разрешил. И все её доводы пропустил мимо ушей.
— Я — дракон, — сказал он, — ко мне неприменимы людские мерки.
—Ты ведь ещё не оправился от ран, — привела в действие последний и самый верный аргумент Юта, надеясь, что её явное беспокойство о его здоровье заставит Армана, как всегда, уступить и сделать так, как она хочет.
В ответ он улыбнулся одной из своих особенных, предназначавшихся только ей, улыбок и сказал неподражаемым хрипловатым голосом:
— Не бойся, моя принцесса. Теперь я совершенно серьёзно намерен жить долго и счастливо и никакая простуда мне не помешает.
Он бережно коснулся её щеки прохладными пальцами и, улёгшись на траву, моментально уснул.
По крайней мере, Юте так показалось…
***
— Послушай, мне нужно уйти отсюда.
— Мне? Уйти?
— Юта, я пробыл здесь слишком долго…
— Твои раны…
— С моими ранами все в порядке!