«Юра, милый!
Поздравляю тебя с Новым годом, желаю счастья.
Я ужасно-ужасно виновата перед тобой. Ты знаешь, я даже сама не понимаю, почему так долго не писала тебе. Просто ужасно некогда. Новостей у меня особых нет, все по-старому. На днях была в филармонии, еще приезжал французский театр, мы тоже ходили.
Недавно мы с Аликом разговорились о тебе и говорили очень много. Алик считает, что у тебя главный недостаток — пассивность натуры, неумение идти против течения. Ты всегда послушно делаешь то, что положено, то, что все. Поэтому тебя и в армию взяли. А сильные характеры, сказал Алик, потому и сильные, что они поступают не так, как все, потому что они находят мужество идти против общего течения. Вообще у него на этот счет целая философская система, когда-нибудь он тебе ее сам расскажет.
Если можно, посылай мне, пожалуйста, обыкновенные письма с марками, а то эти лиловые благотворительные штампы «Солдатское. Бесплатно» меня раздражают. Когда я прихожу на почту и девушка одно за другим начинает выкладывать твои письма, мне почему-то становится ужасно неловко. Я, наверно, глупая, да?
Не сердись, я что-то разболталась.
Целую и еще раз поздравляю с Новым годом.
Оля».
Постепенно жизнь в казарме входила в обычную норму. Свободные от дежурства солдаты укладывались спать, один дневальный подметал пол, другой расставлял валенки в сушилке. Возле кладовки в куче ватного обмундирования копался Липенко, отыскивая свои ватные штаны, и тихо матерился. Завтра с утра ему снова предстоял далекий путь — надо везти Ершова в госпиталь.
Юрий спрятал письмо и пошел к своей койке. Он так устал за сегодняшний день от работы и от ожидания, что даже не мог уже понять, хочется ему спать или нет. Наверно, хочется...
Через приоткрытую дверь умывальника было видно, как санинструктор Балашов и двое солдат мастерили самодельную елку. В длинную палку с просверленными дырочками они аккуратно вставляли ветки можжевельника. Заметив, что Снегирев смотрит на них, один из солдат сердито захлопнул дверь — наверно, они готовили свою елку втайне ото всех.
«Как дети, совсем, как дети, — подумал Юрий, — может, и правда, может, мы действительно глупеем здесь и становимся сентиментальными...»
Когда он уже лежал на койке, подошел дневальный и сказал, что только что звонили с КП — оказывается, тот самолет был нашим, просто во время бурана у него вышла из строя вся радиоаппаратура, он потерял ориентацию и терпел бедствие.
— Из штаба сообщили! Теперь тебе отпуск дадут! Точно! — радостно захлебывался дневальный.
Юрий закрыл глаза. И сразу увидел перед собой светящийся экран, узкий луч бежал по нему, и одна за другой возникали светлые черточки — цели.
Засыпая, он думал об Ершове, о Липенко, о командире роты, о женщине с маяка, о Балашове с его самодельной елкой, о спасенном летчике, которого он никогда не видел и, наверно, никогда не увидит... И ему казалось, что еще немного — и он поймет что-то очень важное.
Незаметно он заснул.