Кто-то стучит в дверь, но старый профессор, погруженный в свои мысли, не слышит. Он подходит к диктофону, включает его и говорит:
— В тот же вечер мы собрались, чтобы исследовать загадочный шар дальше, чтобы открыть вторую оболочку шара и поглядеть, что же нам прислали гости Земли…
Дверь кабинета открывается, и на пороге — Мажид с кожаной папкой в руках.
Бахарев выключает диктофон и устремляется навстречу Мажиду:
— Ну, что там? Как там? Где ракета?
— Не подходите ко мне, я холодный! — смеется Мажид, протягивая папку профессору.
— Там холодно, у них наверху?
— Везде холодно, Алексей Павлович. Первый снег выпал.
Бахарев подходит к окну. За окном весело пляшут пушистые белые мухи и, касаясь черной земли, исчезают.
— Уже зима! — изумляется Бахарев. — Зима… а она летит там. Все дальше и дальше… И только ниточка радиоволн связывает ее с Землей, с нами… И эта ниточка все тоньше, тоньше… Она скоро начнет рваться.
Бахарев раскрывает папку и выкладывает на стол груду записок и фотографий, привезенных Мажидом.
Большой снимок огромного серпа Венеры. Бахарев склоняется над ним.
— И загадочная стыдливая красавица все ближе, ближе! — бормочет он. — Скоро мы узнаем, что скрываешь ты под своим облачным покрывалом. Скоро станет ясно, применимой ли на практике окажется моя догадка…
Мажид тихонько выходит, осторожно прикрыв за собою дверь.
А Бахарев опять погружается в воспоминанья… Он подходит к диктофону, включает его.
Вертятся бобины, протягивая ленту. Слышен голос Бахарева:
— Итак, в тот вечер мы собрались, чтобы исследовать загадочный шар дальше…
«Глобус» в руках старичка «тектониста». Он прижимает его к себе и через две пары очков рассматривает материки, моря, реки и плоскогорья.
— В музей! — восклицает ученый. — В музей, на самое почетное место!
— Надо сначала раскрыть «глобус», — замечает Забродин.
— Я могу немедленно разрезать шар на две половинки! — выходит вперед Графов. — Хотите — электроискровым способом, хотите — ультразвуковой пилой.
— Можно попробовать мощное нейтронное поле в урановом реакторе. Можно попробовать синхрофазотрон на сто миллиардов электрон-вольт… — начинает обстоятельно перечислять молодой ученый.
— Как, товарищи? — спрашивает президент.
— Нет, его нельзя резать, — говорит Бахарев и забирает шар в свои руки. — Мы обязаны ПОНЯТЬ его. НАШЕМУ поколению адресовано это послание. НАМ оказано доверие…
— Почему именно нам адресовано? — улыбается Забродин.
— Чтобы открыть внешнюю оболочку шара, был нужен вот этот ключик, — отвечает Бахарев, указывая на громаду ускорителя. — Даже пятьдесят лет назад люди не имели такой вещи. А мы имеем. Значит, адресовано нам. Мы получили послание. Мы открыли его и теперь обязаны исследовать и ПОНЯТЬ!
Проговорив это, Бахарев отходит в сторонку, садится на диван и думает, ревниво прижимая шар к груди. К нему подходит Забродин и шепчет:
— Мы идем ВСЛЕПУЮ, и неизвестно, когда мы натолкнемся на способ открыть вторую оболочку. Ведь мы НЕ МОЖЕМ УГАДАТЬ! ХОДА МЫСЛИ РАЗУМНЫХ СУЩЕСТВ ДРУГОЙ ПЛАНЕТЫ!..
— Вторая оболочка должна открываться просто, очень просто! — говорит Бахарев громко, заставив всех повернуться к себе. — Может быть, даже руками! Какой смысл — подумайте сами! — какой смысл делать две одинаковые оболочки? Если первую мы открыли с таким трудом, вторая не нуждается в ускорителях. Может быть, руками… простыми человеческими руками… но человеческими!..
Бахарев трет ладонью экваториальную часть «глобуса». И, словно в доказательство его слов, на блестящем металле обнажается чуть приметная полоска, опоясывающая весь шар. В ту же секунду из северного полюса шара выскакивает чуть заметный стерженек, Бахарев, оглядев присутствующих восторженным взглядом, надавливает его. Стерженек проваливается, но на южном полюса выскакивает второй.
Президент кивает оператору, и тот начинает снимать Бахарева. Теперь все, затаив дыхание, наблюдают за стариком. Бахарев надавливает второй стерженек, торчащий из южного полюса. Раздался звук, какой бывает, когда захлопывают холодильник, и «ГЛОБУС» вдруг РАСПАДАЕТСЯ НА ДВЕ ПОЛОВИНКИ!
— Пожалуйста! — в сердцах восклицает Бахарев.
У него в руках предмет, выпавший из недр «глобуса».
— А шарик просто открывался! — смеется «тектонист».
Вокруг Бахарева сгрудились все.
Профессор показывает присутствующим черный блестящий предмет. Он похож на короткоствольный пистолет, фотоаппарат или миниатюрную кинокамеру.
— Что это, Алексей Павлович? — спрашивает Градов, не спуская завороженного взгляда с загадочного предмета.
Забродин стоит словно в столбняке, ошеломленный происшедшим. Сквозь толпу проталкивается Лешка.
— Пустите… пустите поглядеть! Это я шарик нашел, я! — приговаривает он.
Бахарев между тем протягивает загадочный предмет Градову:
— По вашей части, Иван Митрофаныч: электроника, автоматика, телемеханика.
Градов трепетными руками тянется к загадочному предмету. …И вновь вереница машин мчится по вечерним улицам города.
Градов не выпускает из рук вещи, извлеченной из шара.
— Вы оставьте меня на часик одного. Я не могу работать, когда стоят у меня над головой, когда заглядывают мне через плечо. Я пойму, что это такое. Обязательно пойму! Как профессор Бахарев, — просит Градов.
— Непременно поймете, Иван Митрофаныч, — ободряет президент.
— Гости не собирались удивлять нас чудесами и фокусами, — говорит Бахарев. — Они отправили нам серьезное и дружественное послание. И мы должны понять его, должны!
— Вам кажется, что вы поняли ход мысли существ другого мира? — спрашивает Забродин.
— Мысль везде развивается по одним законам, — отвечает Бахарев.
— Чистая случайность, Алексей Павлович, — уговаривает скорее себя, чем Бахарева, Забродин. — Вы угадали, но не поняли. Не поняли!
…Холл одного из институтов. Мягкие кресла и диваны. Журналы и газеты на столах. На стендах — снимки и макеты «спутников» и высотных ракет.
Разбившись на отдельные группы, ученые ждут, поглядывая время от времени на дверь, за которой работает Градов.
То и дело пробегают сутулые, очкастые и застенчивые помощники Градова, Они пробегают с какими-то приборами, электроннолучевыми трубками, блоками высокочастотных устройств…
Алимкулов подсаживается к Лешке.
— Почему не видно товарища Сармулатова?
— Спит, наверно.
— Спит?!.
— Он работал сегодня в утреннюю смену, — пожимает плечами Лешка.
Забродин не может усидеть на месте. Он нетерпеливо шагает из угла в угол.
Бахарев, президент и «тектонист» склоняются над снимками «глобуса».
— Шар, который мы нашли, не единственный, — говорит «тектонист». — Посмотрите, на «глобусе» светятся звездочки. Очевидно, это места, куда положены остальные шары.
— Их клали в болото, — добавляет Бахарев. — Теперь там каменный уголь. А мы, возможно, даже не знаем об этих залежах…
Подходит Забродин.
— Алексей Павлович, — говорит он, — я ведь никогда не отрицал существования жизни на других планетах.
— Разве? — беззлобно улыбается Бахарев.
— Я возражал против вашей методики. Я возражал против сравнения жизни Марса и Венеры с жизнью Земли. Я считаю, что на других планетах формы жизни могут быть совершенно невероятными с нашей земной точки зрения. Природа неисчерпаема!
— Природа творит не «шаляй-валяй», а по законам, общим для всех небесных тел. Вот эти общие законы вы и не хотите понять! — отвечает Бахарев.
— Но по-вашему получается, что где-нибудь на Марсе сейчас точно такой же Забродин разговаривает о жизни на других планетах с точно таким же профессором Бахаревым. Тоска смертная — везде одно и то же!
— Никогда и ничего подобного я не говорил! — вспылил Бахарев. — Я всегда утверждал, что даже по цвету растения Венеры и Марса отличаются от земных. На Марсе они голубые и синие, а на Венере красные и оранжевые. Жизнь творит вполне определенные формы при определенных условиях. И вот законы, по которым она это делает, мы можем изучать, не сходя с земного шара. Впрочем, это уже из области биологии, которой вы не знаете, хотя пятнадцать лет спорите со мной о жизни на других планетах!