- Больше ни одного полета на испытания! Немедленно перегоните корабль на завод. Для усиления хвоста.
Инженеры пожали плечами, забрали в штабе свои объемистые портфели с расчетами и вежливо распрощались.
На заводе усилили хвост, изменили регулировку руля глубины, дополнительно установили четыре стрелковые башни, за вторыми моторами, по две направленные вперед и по две назад. На самолете разместили вооружение - пулеметы и пушки. Он снова поступил в наше распоряжение. Программу испытаний мы закончили успешно, но ТБ-4... успеха не имел, в серийное производство он не пошел, а послужил прототипом более мощного и совершенного восьмимоторного воздушного корабля "Максим Горький".
* * *
Иван Федорович Петров, инженер-летчик и мой непосредственный начальник, прошелся задумчиво по кабинету, как-то странно, словно впервые встретились, осмотрел меня с головы до ног и больно резанул по самолюбию:
- Стефановский, тебе тайну доверить можно?
Мне - тайну? Что за нелепый вопрос? Прошел бессчетные проверки "до седьмого поколения предков", допущен к самым наисекретным документам и на тебе - можно ли доверить мне тайну... Да я, черт возьми, уже сам для себя становлюсь тайной!
- О Чижевском слыхал? - Иван Федорович подошел ко мне вплотную.
- Конструкторе?
- Да, Владимире Антоновиче.
- Знаю его. А что?
- Слушай, придется тебе поработать за меня. Ничего не пойму: как это за него и при чем тут Чижевский?
- Самолет Чижевского, - пояснил Петров, - проходит заводские испытания. Веду их я. Так вот...
Ага, понятно теперь, почему так часто и надолго отлучалось наше начальство.
- Так вот... Мне лично поставили новую задачу. Поэтому самолет Чижевского поручаю тебе. Учти - машина чрезвычайно секретная, о ней знают считанные лица. Что и как - разберешься на месте. Выезжай без промедления.
- А куда?
- Угадай.
Иван Федорович улыбнулся:
- В Смоленск, вот куда!
В Смоленск?! Вот это сюрприз так сюрприз! Смоленск... Там началась моя солдатская служба. От всей души благодарю за возможность побывать в полюбившемся мне городе, а больше всего - за оказанное доверие.
- За доверие благодарить погоди. - На лице Ивана Федоровича появилась прежняя озабоченность. - Самолет не из обычных. И это не просто доверие, это приказ. Так-то вот, Петр Михайлович. Будь осторожен. Не зарывайся.
В нашем деле начальники постоянно напоминают об осторожности. За ЧП чрезвычайные происшествия - их по головке не гладят. Напутствие привычное, как "здрасьте" или "прощай". И задание не волнует - для испытателя любой новый самолет необычный. Смоленск - вот это да! Вот это уважил Иван Федорович.
Итак, в Смоленск. Монотонно постукивают на стыках рельсов колеса купированного железнодорожного вагона. За окном бегут родные сердцу русские перелески, луга, пашни; нет-нет промелькнет и деревенька или село, то с двухэтажной школой, то с покосившейся церквушкой. Любуюсь проплывающими за окном пейзажами, а память все больше ворошит прошлое. Словно в юность еду.
Смоленск - мой Рубикон. Из него шагнул в большую и интересную жизнь. Хотя - началось-то все еще в Бобруйске. В конце лета 1925 года наш уездный городок взбудоражил неслыханный небесный гром. Над городом гусиным клином плыли самолеты. Они сделали несколько кругов и стали приземляться на окраине, на большом ровном поле. Горожане устремились к невиданным птицам. Впереди наперегонки неслись мальчишки.
Постукивают и постукивают колеса, бегут и бегут воспоминания. Все воспринимается как-то со стороны. Я вроде и не я, а вон тот верзила-парень, что обогнал рваноштанную ребятню, первым примчался на поле, к самолетам. И уставился в трепетном оцепенении: самолетов много, вокруг них суетятся люди в промасленных комбинезонах или в диковинных очкастых шлемах. Они привязывали и зачехляли машины. По краям площадки появились часовые. Не пускают к самолетам, покрикивают на не в меру любопытных. Солнце позолотило верхушки соснового бора, что за полем, и скоро скрылось за его дремучей стеной. А парень один на поле остался. Неужто судьбу свою встретил?..
Встретил. Неудержимо потянуло в авиацию. Чем ближе подходила осень, тем больше росла тяга к самолету. Осенью меня призывали в армию. Седенький старичок, председатель комиссии, как и у всех, спросил:
- Где служить хочешь?
- Только в авиации!
- Ишь ты, только,- посмотрел мою медицинскую карту, потом взглянул на меня и сказал сидевшим с ним за столом людям: - А что, подходит малый.
Врач второй раз подвел меня к "опрокинутому ведру" - спиромеру, определяющему объем легких, и сунул в руки резиновый шланг:
- Дунь.
Чуть было вместе с воздухом не выдул из себя легкие. Думал, что от этого зависит окончательное решение: быть мне в авиации или не быть. Соскочил какой-то цилиндрик, прибор-ведро сломался. Он, оказывается, рассчитан всего на 5000 кубиков, а объем моих легких - более 7500. Врач зло ругнулся. Старичок председатель весело засмеялся:
- Ступай, парень, в авиацию. Воздуха в тебе много.
И вот Смоленск. Красноармеец 2-й отдельной разведывательной авиаэскадрильи. Как имеющий среднее образование, зачислен в команду краткосрочников. Год учебы - и командир запаса. Командир-фотограмметрист. Фотограмметрист? Я же в летчики хочу. "Многие хотят,- был неумолимый ответ. Уймись. Будешь кем приказано".
Не вышло по-ихнему. Поступило распоряжение: выявить желающих поступить в летную школу. Прощай, Смоленск. Еду в Ленинград, в Военно-теоретическую школу Военно-Воздушных Сил! Потом Кача, Луганск и НИИ ВВС.
И вот опять Смоленск.
Долго любоваться городом не пришлось. Программа испытаний оказалась напряженной. Самолет по схеме и габаритам напоминал хорошо знакомый АНТ-25 РД - рекордный дальний {3}. На последнем я немало летал и потому, видимо, подумал: и чего стращал Петров, самолет как самолет.
Предупреждения Ивана Федоровича стали ясны при первом же ознакомительном осмотре БОК-1 - так именовался самолет В, А. Чижевского. На нем был установлен редукторно-наддувной мотор М-34РН с двумя турбокомпрессорами. Если верить инструкции, это позволяло сохранять его мощность до высоты десять тысяч метров. Просто редукторные моторы М-34Р, как у АНТ-25 РД, набирали полную мощность только у земли.
Средняя часть фюзеляжа БОК-1 представляла собой цилиндрическую цистерну с тремя крошечными герметическими окошечками впереди. Левое отвинчивалось на манер пароходного иллюминатора. Вход в самолет располагался в корме цистерны. Ни дать ни взять - люк подводной лодки. Задраивается, как и там, винтовым затвором.
Самолет это или подводная лодка, а лететь надо. "Не просто доверие, приказ",- вспоминаются напутственные слова начальника. Влезаем в верхнее отверстие, что в хвостовой части машины, оставляем тут парашюты. С ними в пилотскую кабину не проберешься: до нее метров шесть ползти внутри фюзеляжа надо. В кабине с парашютами и не разместишься - тесно до крайности. М-да, компоновочка!..
Парашюты совсем ни к чему. Коль "посыплемся", до них ни за что не доберешься. И без них не полетишь - входят в обязательный комплект экипировки, приказами, инструкциями разными предусмотрены. Осторожность...
Чего это я разворчался? Ползать не привык? В самолете - не привык. Но дополз. Уселся в свое кресло. Позади устроился Каштанов - ведущий инженер самолета. Осматриваюсь. Не кабина, а мышеловка. Теснотища неимоверная. Обзор ни к черту. Виден воздушный винт да градусов по пятнадцать в стороны.
Каштанов толкает в плечо - запускай. Мотор хорош. Взял сразу. Чувствуется - силен. И послушен. Но его совсем не слышно. Герметика. В кабине непривычная тишина. Разговариваем с Каштановым без напряжения.
Взлетели неожиданно легко. На разбеге, на взлете только краюшка неба видна. Слеповата машина, не годится так.
На высоте трех-четырех тысяч метров, как и предусмотрено, задраили герметические люки. Влага и углекислота, выделяемые при дыхании, поглощаются специальными устройствами. Повернешь краник - из баллонов поступает в кабину кислород, поступает с посвистом. Дышится свободно. Рядом висят кислородные маски - на случай разгерметизации на высоте. Здорово придумано.