- Да, я стараюсь ладить и с ним, как и с другими политиками, но признаюсь, что ни один тиран не вызвал у меня такого неприятия, как этот рыжий самонадеянный демагог-демократ. Он знает, за кого я его почитаю, но ему всё равно. Я ему нужен. Леонид, мои отношения с Фемистоклом далеко не такие безоблачные, как это может показаться. Он, как мне кажется, не выносит меня и, кстати, ревнует к тебе. Я думаю, что он никогда не простит мне, что я отправился вместе с тобой в Фермопилы.
- О тебе говорят ещё, что ты продаёшь свой талант.
- Как это — продаю? — удивился Симонид.
- Ну, что ты сочиняешь стихи за деньги.
- А, это... гм. А на что бы я тогда жил? — усмехнулся Симонид. — В древности наши поэты были аристократами, им не было нужды искать себе заработок. Я бы тоже предпочёл творить свободно, повинуясь только зову Аполлона, пренебрегая посулами Гермеса. Но, увы, мой дар — единственное моё достояние. Не вижу ничего дурного в том, чтобы составить на заказ надгробные эпиграммы в память почивших достойных граждан. Позорно делать это бездарно. А если стихи написаны талантливо, кто может меня упрекнуть?
- Твои эпиграммы знамениты во всём греческом мире, они способны заставить плакать даже камни. Кто может сравниться с тобой? Прости, что я всё это высказал тебе.
- Ничего, я привык, если человек талантлив, зависть и клевета преследуют его всю жизнь. Но наветы клеветников рассеиваются в прах, остаются только творенья, они будут свидетельствовать обо мне. Фемистокл понимает это, вот почему он пытается использовать меня. Он надеется, что я принесу ему бессмертие. Но я не стану его воспевать, даже если он осыплет меня золотом. Лучше я отправлюсь в Сицилию к тиранам Гелону и Гиерону. Последний давно уже меня зовёт и сулит золотые горы. Я могу составлять за деньги эпиграммы для достойных граждан, но никто меня не заставит прославлять того, кто мне не нравится. Если честно, у меня это просто не получается. Поэт должен любить или, по крайней мере, уважать своего героя.
- И ты, в самом деле, поедешь на Сицилию? — удивился Мегистий.
- Почему нет? Только сегодня нам всем ближе Аид, чем Сицилия. Я не уверен, что нам удастся выбраться живыми из этой переделки.
- И ты всё-таки решил отправиться с нами?!
- Я же хитрец, Леонид, как ты слышал, — весело усмехнулся поэт, — может быть, я хочу красиво умереть. Почём ты знаешь? Это всего лишь расчёт старого хитроумного Симонида, как скажут мои завистники. Опять, мол, этот старый пройдоха всех перехитрил и попал в число бессмертных.
- Ты и так останешься в веках. Ты уже прославлен. Я знаю, ты пошёл с нами не ради славы, а потому что в твоей душе бьётся сердце истинного свободолюбивого грека.
Ещё несколько дней, и они достигли конечного пункта своего пути. Дорогу им преградила громада Каллидрома — восточного отрога Эты. Перед ними были Фермопилы.
Леонид внимательно осмотрел узкий проход, который был единственной дорогой из Фессалии в Локриду и вообще в Среднюю Грецию. Проход был не везде одинаковой ширины: при истоках реки Асоп, около горы Анфелы, долина расширялась. Здесь находился храм Деметры. У реки Фойника дорога становилась настолько узкой, что по ней не могли разъехаться две повозки. В среднем ширина прохода составляла шестьдесят шагов. У Фермопил было самое узкое место.
Прежде всего он осмотрел древнюю стену, которую несколько веков назад возвели фокейцы, обороняясь от фессалийцев. Стена имела многочисленные проломы и требовала обновления. Немедленно приступили к починке. Леонид с помощью местных жителей разыскал старинные каменоломни, наладили быструю обработку и доставку камня.
Лагерь эллинов был в движении. Напряжённая работа продолжалась день и ночь. С севера, между тем, приходили тревожные вести. Однажды на вечернюю сходку полемархов прискакал посланный ранее соглядатай. Разведчик взволнованно доложил:
- Враг уже в Фессалии! Их так много, своими несметными полчищами они заполнили всю необъятную равнину. Мне никогда не приходилось видеть так много людей в одном месте, их тысячи тысяч. Они расположились лагерем вблизи Трахина! Это не возможно выразить словами, а увидеть это — значит потерять рассудок!
- Ты уже его, кажется, потерял от страха, приятель, — спокойно, не дрогнув ни одним мускулом, сказал Леонид.
Трахин находился в семи милях на север от Фермопил и в трёх милях от моря. С этим небольшим селением предание связывало историю о самоубийстве Геракла — его самосожжение на костре произошло на одном из склонов горы Эты, как раз вблизи этого места.
- Леонид, — продолжал смертельно напуганный соглядатай, — варвары уже совсем рядом с нами!
Лица вождей стали белее камня. Казалось, страх сковал их на мгновенье. Так что никто не мог говорить. Все были под впечатлением слов разведчика. В суете и заботах последних дней все как будто забыли о грядущей опасности и теперь, когда она встала во весь рост, многие оказались к ней не готовы.
- Отлично, — хладнокровно ответил спартанец, — стало быть, и мы рядом с ними.
Его самообладание возымело действие. Мало-помалу мужество стало возвращаться к собравшимся. Многие устыдились минутной слабости. Но не все. Полемарх-фиванец выступил вперёд и сказал:
- Зачем вы слушаете этого безумца? Он всех нас погубит. Нам не удержать армию Ксеркса.
- Оставь свои недостойные речи рабам и женщинам, — ответил Леонид. — Удивляюсь, что ты родился мужчиной да ещё поставлен командовать гоплитами. Уж не хочешь ли ты, чтобы в веках слова фиванец и трус стали синонимами?
- И ещё предателями, — послышалось отовсюду.
Фиванцы, присягнувшие на верность Ксерксу, вынуждены были против воли послать четыреста гоплитов в союзное войско. Стоявшие у власти олигархи-персофилы отдали тайное указание полемарху — при первой же возможности покинуть позиции и уйти в Беотию. Леонид и другие греки на полном основании не доверяли им. И сейчас фиванец грозил внести раскол в стан греков.
- Это всё громкие слова, — продолжал он свою речь. — Не вижу никакой доблести в том, чтобы умирать за отвлечённую идею. Свобода, независимость — это только красивые слова. Надо покориться сильнейшему противнику. В этом состоит мудрость. Что толку, если всех нас перебьют? Своим сопротивлением мы только вызовем раздражение у Ксеркса. Если же мы добровольно покоримся ему, он обойдётся с нами милостиво. Живут же под его властью сотни народов и вполне довольны. Также и наши братья ионийцы под варварами уже более двадцати лет, они привыкли, научились с ними неплохо ладить, и многие даже очень довольны.
Слова эти произвели двоякое впечатление на присутствующих. У некоторых загорелись глаза от негодования, и они готовы были броситься на предателя, но большинство полагало, что фиванец озвучил те мысли, которые были у них в головах, и потому вполне сочувствовали его словам, готовые поддержать их. Леонид уловил атмосферу страха и понял, что должен немедленно пресечь пораженческие настроения.
- Что вы так приуныли? Или вы не знали, направляясь сюда, что нас ждёт? Как робкие овцы перед стаей волков, вы сбились в кучу и трепещете, ожидая расправы. Вы готовы молить врагов о помиловании? И это когда ваши жёны и дети ждут от вас защиты... — Голос Леонида на мгновенье пресёкся от волнения: ему припомнились лица Горго и Плистарха, его ночные кошмары. — На что вы хотите обречь их? Персы истребят ваших сыновей, обесчестят жён и дочерей. Самих вас обратят в жалких рабов! Для этого вы стремитесь сохранить себе жизнь? Даже если этому суждено случиться, не лучше ли сойти в Аид прежде, чем увидеть это своими глазами? Что вы так испугались смерти? Разве кто-нибудь может её избежать? Разве вы не знаете, что жизнь и смерть — дело природы, а става и бесславье — наше!
Речь Леонида произвела глубокое впечатление на полемархов. Уже не было даже мысли о сдачи и отступлении.
- Веди нас, Леонид, мы пойдём за тобой до конца! Мы все умрём вместе с тобой! — послышались одобрительные возгласы.
- Безумцы! — тихо, сквозь зубы пробормотал фиванец. — Посмотрим, как вы будете выглядеть через несколько дней, насколько хватит вашего смешного героизма.