— А то, что прислуга за мной шпионит, Брэдли больше не верит — и все из-за тебя! Ты ревнуешь Михала ко мне! Зачем ты сказала Брэдли про симфонию Франка?
— Я? Клянусь тебе, я никому об этом не говорила.
— Никому? — кричала она — А почему же Брэдли привез мне пластинку? Это ты подучила старых лесбиянок сказать Брэдли, что это моя любимая пластинка. Ребекка приехала вчера с твоим знакомым полковником, и они вдвоем тоже целый вечер что-то тайком бубнили про меня Брэдли. И почему этот твой урод Стивенс, который даже цветочка мне на свадьбу не принес, хотя и был свидетелем, теперь чуть не каждый день звонит Брэдли по телефону, и Брэдли всякий раз закрывает перед моим носом дверь в свой кабинет? Почему все против нас? Почему? Почему? — Она потрясала в воздухе кулаками, и голос ее становился все пронзительнее.
Наивность ее слов показалась мне трагичной.
— Дорогая, — сказала я, — ты называешь его Брэдли. Но ведь это не какой-то там чужой Брэдли, это твой муж. Ничего нет удивительного, что он против вашей любви. А наши лесбиянки живут рядом, и каждый раз, когда ты к нам приходишь, они слышат музыку Франка. Не думай, что все против вас. Кто угодно, только не я.
Она посмотрела на меня с недоверием. Тени вокруг ее губ вдруг исчезли, ее рое, эта pays du tendre[21], снова стал трогательно детским, она упала передо мной на колени, обвила меня руками, из глаз ее полились слезы.
— Подружка, — плакала она, — моя Подружка, прости меня. Не бросай нас!
Не помню, как сама я вдруг тоже очутилась на полу, и, сидя на корточках, мы плакали вместе, как Изольда и Бранжьена, сломленные ударами судьбы.
События развивались своим ходом. Рафал при посадке доконал самолет и сломал себе ключицу. Михалу пришлось прыгать на парашюте, он отделался несколькими царапинами. Первым моим желанием было немедленно ехать в Труро, открыть Брэдли всю правду, любой ценой помешать опасной игре, которая могла стоить моему сыну жизни.
Я встала рано, оделась и ждала утреннего автобуса. Но время шло, автобус пришел и ушел, а я все сидела у себя в комнате, словно на вокзале. Я не вышла и к следующему автобусу.
Был октябрьский день, сквозь туман проглядывали желтые листья, напоминая мне варшавские Лазенки, Михала, ступающего по шуршащей листве, и то, как он подбегал ко мне, зажав в кулачке каштан, и с абсолютной верой в мои слова спрашивал: «Мама, в это играют или это едят?»
Нет, я не должна была обижаться на него ни за кочергу, ни за Луцк, ни за то, что он боготворил не меня, а отца. Я должна была остаться там и принимать участие в «спасении человека». Пока я жила своей тихой сельской жизнью в Корнуолле, Михал бродил по улицам Варшавы, разговаривая с преступлениями на ты. Любовь Тристана цвела в тени смерти, и Михалу вполне подходила такая любовь, точно так же как мне подходила роль Бранжьены, потому что я не сумела быть матерью. Я сняла жакет, отставила в сторону сумку и осталась дома.
Эрнест, любовно ухаживавший за ботинками Брэдли, оказывается, давно следил за ночными встречами Кэтлин и Михала в беседке. Своими наблюдениями он делился с миссис Мэддок, экономкой. В этом полупустом доме, стены которого оживляли лишь портреты умершей француженки, лукаво поглядывавшей на одинокого старика, вечно занятого своими бумагами и учеными разговорами, известие о его браке с молоденькой секретаршей было подобно выстрелу и пробудило в душах его обитателей давно затаенную жажду сенсаций. Пока они протирали мебель красного и палисандрового дерева и изысканные обивки, готовили стерильные блюда, пылесосили книжки их городские и деревенские родичи уводили чужих жен, наживались на краденом добре, перерезали друг другу глотки. Неожиданная выходка профессора приоткрыла для них окно в настоящую жизнь Они глотали слюнки, предвкушая coup de theatre[22]. Кэтлин жаловалась на чрезмерную предупредительность слуг, которые появлялись в дверях, прежде чем она успевала позвонить, и, крадучись, словно кот, выслеживающий мышь, всюду следовали за ней.
Несколько раз она заставала миссис Мэддок в своей спальне, лихорадочно освежавшую мебель с помощью пылесоса, который секунду назад еще молчал. Белье в комоде было переложено, на столе, среди писем от подруг, она нашла чужую заколку.
Как-то утром из библиотеки долго доносился приглушенный разговор, пока наконец профессор не повысил голос и Эрнест как побитая собака, не выскочил в коридор, щеки у него горели. В тот вечер, за ужином, Брэдли сказал Кэтлин: «Дорогая, если ты любишь ночные прогулки, одевайся теплее. Ночи сейчас холодные».