ие о времени и пространстве — жилет, даже если найдется, не сможет в мгновение ока перенестись из Сицилии в Нью-Йорк, — никто тем не менее не решался указать композитору на эту явную неувязку, опасаясь стать мишенью его гнева. Все молча уставились на телефон. Георг представил, как экономка в поисках жилета снует, словно серая мышь, по извилистым переходам внутри этой маленькой белой клетки. Тут Бергман вспомнил про виски и принялся ругать ленивых горничных, которые не в состоянии выполнить простейший заказ, так что невольно задаешься вопросом, кому могло прийти в голову поселить его в такой, с позволения сказать, жалкий сарай. Стивен осторожно напомнил Бергману, что заказать виски они не успели, но Бергман уже схватил со столика трубку и прокричал, чтобы в номер 2312 поскорее принесли три ирландских виски. Громкие, слышные даже из самого дальнего угла вопли насмерть перепуганной экономки привели Бергмана в чувство и вернули его на пространственно-временную ось земного бытия. «К жилету мы еще вернемся!» — сказал он и, бросив трубку на столик, призвал всех срочно спуститься в бар. Не дожидаясь ничьего согласия, он развернулся и направился к лифту. Бруно, Стивен и Георг рысцой побежали следом. Лифт уже скользил вниз, плавно и бесшумно, когда Бруно решился напомнить Бергману, что трубка осталась лежать на столике. Они снова поднялись наверх, и Бергман приложил трубку к уху. Оказалось, что фразу «К жилету мы еще вернемся!» экономка поняла буквально и трубку повесить не решилась, опасаясь новой вспышки. Чуть более мягким голосом Бергман пожелал женщине спокойной ночи, повесил трубку и в сопровождении Бруно, Стивена и Георга снова вышел в коридор. Братья-близнецы Тони по-прежнему слонялись по коридору. «Body-guards», — вполголоса объяснил Бруно, отвечая на вопрос Бергмана. Судя по всему, он был осведомлен лучше своего хозяина, который поинтересовался, кто оплачивает охранников: «Плаза» или Линкольн-центр. Бруно пришлось разъяснить недоразумение: близнецы охраняли не Бергмана, а некоего известного американского политика, остановившегося на том же этаже. После этого интерес Бергмана к охранникам мгновенно угас, и даже не полюбопытствовав, как зовут политика, он вскинул руки и зашипел. Георг догадался, что это, видимо, такты из «Елисейских полей», и даже вообразил, что улавливает разницу с «Пирифлегетоном». Бруно со Стивеном тоже навострили уши. Привыкли, должно быть, наблюдать за творческим процессом. Ни в лифте, ни по дороге в бар никто не произнес ни слова, только Бергман размахивал руками, шипя, свистя и пофыркивая. Когда они вошли в бар, тапер энергично ударил по клавишам. Бруно заказал три порции виски, Бергман замолчал и поднес стакан ко рту. Сделав глоток, он обратил взгляд на Бруно и спросил, зачем в баре тапер. Бруно переадресовал вопрос Стивену, а тот переполошился и, не найдясь что ответить, переспросил с запинкой: «Как зачем?» — «Уходим!» — скомандовал Бергман и стремительно пошел прочь. Им оставалось лишь последовать за ним. В лифте Бергман сказал, что единственное место, где можно быть уверенным в качестве таперов, — это «Ритц» в Барселоне; очень жаль, что так редко приходится бывать в этом городе. «Нужно побольше работать с Барселоной», — сказал он Стивену. Привыкший ловить каждое слово маэстро, ассистент и к этому пожеланию отнесся серьезно, изобразив на своем лице готовность немедленно привести в действие все нужные пружины, дабы обеспечить Бергману концерт в Барселоне. Вернувшись в номер, Бергман сказал, что пора садиться за работу: времени в обрез, вечером у него встреча. С директором Чикагского симфонического оркестра, коего он намерен прельстить перспективой исполнения «Елисейских полей». «То-то он удивится», — загадочно прибавил Бергман. Из гостиной они прошли в просторный, похожий на холл кабинет и вместе уселись за письменный стол, чтобы лучше видеть текст. Снова сидели они за одним столом, словно соседи по парте, локоть к локтю, и снова Георг чувствовал, как глубоко трогает его эта дружеская близость. Не успели они обсудить первые исправления, как раздался телефонный звонок. Бергман снял трубку и заговорил по-французски, единственное, что понял Георг — это неоднократно повторенное радостное «Merveilleux! Merveilleux!» Беседа затягивалась, пришлось ждать. Наконец разговор закончился, и Бергман, повесив трубку, сообщил, что в ознаменование его заслуг французское правительство собирается присудить ему звание Chevalier des Arts et des Lettres. Денежной премии награда не предполагает, но зато ему будет оказана честь отужинать вместе с президентом. «Нерлингера они уже наградили, — бросил Бергман и со знакомым демоническим смешком добавил, — но я, так и быть, соглашусь. Из человеколюбия…» Едва они склонились над рукописью, как появился Бруно: через двадцать минут нужно выходить, а Бергману еще необходимо успеть переодеться. «Продолжим завтра», — сказал Бергман. Тоже в районе пяти часов — вечером он приглашен на шоу Дика Раймонда, и Георг, если хочет, может присоединиться. Георг готов был пуститься в пляс, но ограничился сдержанным: «С удовольствием». Он представил, как, вернувшись в Берлин, небрежно бросит в разговоре с рыжеволосой сокурсницей, что вот, дескать, ходил на шоу Дика Раймонда. И не забудет, конечно, упомянуть, что пригласил его один хороший знакомый, которого, в свою очередь, пригласил сам ведущий. Рыжая сокурсница станет белая как мел, это точно. Имени «хорошего знакомого» Георг, конечно, не назовет. Он скажет: это к делу не относится, а она опять, как в прошлый раз, скривится и подумает, что он пижон и хвастун. А он снова отправится в студенческое кафе. Но теперь уже не как побежденный, а как победитель. С гордым видом шагая по Бродвею в направлении гостиницы, Георг вышел на Вашингтон-сквер и остановился поглядеть на толкотню на площади и вокруг фонтана. Был теплый летний вечер, и вся толпа, что, судя по путеводителю, должна была прогуливаться по аллеям Центрального парка, высыпала на площадь: бегуны-марафонцы и колченогие инвалиды, миллионеры и бездомные, художники-дилетанты и тринидадские гувернантки, не-состоявшиеся оперные звезды и профессиональные сказочники — все они прогуливались сейчас по Вашингтон-сквер. На отгороженном участке под названием «Dog Run» встречались собачники: там им разрешалось спускать своих питомцев с поводка. Впрочем, большинство питомцев, казалось, не горели желанием оказаться на свободе. Если собаки отличались невероятной чинностью, то двуногие вели себя довольно разнузданно: Вашингтон-сквер была запружена торговцами наркотиками, уличными музыкантами всех мастей и интернациональной молодежью, отуманенной гашишем и алкогольными парами. Собаки же, вместо того чтобы носиться по посыпанной песком площадке, влезали на скамейки и, усевшись к хозяину под бочок, равнодушно взирали на резвящихся собратьев. Порой возникало ощущение, что резвящихся очень мало, и большинство собак сидит на скамейках. Одни хозяева пытались по-хорошему уговорить собак вести себя как подобает племени четвероногих, другие силой стаскивали лентяев вниз, но на псин это не действовало, и при малейшей возможности они снова взбирались на скамейки, занимая свои наблюдательные посты. Одним словом — истинные обитатели мегаполиса. Как, кстати говоря, и населявшие газоны белки, которые с удовольствием подъедали жареную картошку из Макдональдса и кетчупом тоже не брезговали. Только к арахису были равнодушны. Георг долго следил за одной белкой: даже не притронувшись к валявшимся на земле орешкам, она грациозным движением взяла передними лапками стаканчик из-под кетчупа и тщательно его вылизала.