Девушка, никогда прежде не ездившая верхом, с трудом держалась в седле, судорожно сжимая поводья и жалея, что согласилась на эту затею. Новоиспечённая наездница боялась, как бы лошадь не сбросила её, хотя смирная кобыла вполне оправдывала данную ей Тристаном характеристику самой покладистой во всей Франции. И всё же сквозь неудобства и страх пробивалось сладостное, полузабытое упоение, какое испытывает всякий человек, сбросивший с плеч тяжёлое бремя. Она, пусть и ненадолго, но вырвалась на волю. Эсмеральда с удивлением и радостью смотрела, слушала, и всё не могла насытиться кипевшей вокруг неё жизнью. Каждый встречный, каждый взгляд, каждый камень на дороге занимали её воображение. Это была та самая мостовая, которую она некогда изо дня в день мерила своими изящными ножками, на неё смотрели те самые люди, что когда-то любовались её плясками. В мешке, притороченном к седлу одного из сопровождающих, ехала козочка, прозванная Чалан. Время от времени она издавала тонкое блеяние.
Цыганка боялась, как бы кто-то из прохожих или караульных не узнал её в лицо. Однако и тут волнения оказались напрасными, ибо мудрено было опознать в богато одетой даме с тщательно убранными под эннен волосами уличную плясунью в причудливом наряде.
На третий день медленно двигавшаяся процессия достигла Тура и остановилась перед трёхэтажным особняком из красного кирпича. Эсмеральда обратила внимание на лепные украшения в виде крюков и верёвок на фронтоне, произведших на неё мрачное впечатление. Во всех остальных отношениях этот дом превосходил её прежнее убежище в Париже. Здесь тоже был двор с колодцем, но отсутствовала стена, винтовая лестница вела на лоджию, с которой открывался прекрасный вид на город и дальше на холмистый берег Луары.
В отсутствие Тристана Эсмеральда чувствовала себя превосходно. Она любовалась городской панорамой, играла с Чалан, знакомилась со слугами. Она постепенно оживала и даже начала напевать вполголоса. Цыганка пробуждавшимся в ней женским чутьём понимала, что на сей раз не Тристан победил её — это она взяла верх над ним.
* Goddorie! — Чёрт побери! (флам.)
========== Глава 10. Разговор по душам ==========
— Клянусь Пасхой, эта дорога отобрала у нас все силы. Никогда больше не покину Плесси, сколько бы дней ни отмерил нам Господь! — горячо говорил Людовик Одиннадцатый, меряя шагами стеклянную галерею в своей любимой резиденции, подволакивая скрученную подагрой ногу. Облачён он был в малиновый кафтан, отороченный куньим мехом, на голову водрузил засаленную шляпу из дешёвого сукна, украшенную оловянной бляхой с изображением Богородицы, делающую его похожим на ростовщика. Лишь орден Святого Михаила на шее, да почтительность, с которой к нему относились сопровождающие, выдавали в нём важную особу. Спутниками Людовика были три стража, которым король доверял свои тайны, своё горло и своё здоровье. Именно им удавалось сохранять постоянное положение подле монарха, тасующего придворных, как колоду карт, говоря, что природа любит перемены. Брадобрей и советник Оливье ле Дэн заботливо поддерживал государя под руку, всесильный лекарь Жак Куактье держался в паре шагов позади. Замыкал процессию Тристан л’Эрмит, зорко осматривающийся по сторонам. Впереди всех шествовал красивый пёс из породы борзых, щеголяющий в нарядном камзоле. Он назывался Мистоден и пользовался особым расположением Людовика Одиннадцатого.
Все три королевских фаворита питали друг к другу схожие чувства, а именно зависть и неприязнь, граничащую с неприкрытой ненавистью. Лишь иногда Куактье и ле Дэн объединяли усилия, если требовалось устранить человека, чьё влияние на государя начинало их беспокоить, ибо расширять круг ближайших подручных или, того хуже, лишиться своего в нём места никто из них не хотел. И оба побаивались Тристана, прекрасно зная, что Людовик, внезапно переменившись в симпатиях, может отдать приказ верному сторожу:
— Возьми его, куманёк! Он твой!
Великий прево, в свою очередь, презирал и Куактье, и Оливье, чья алчность переходила всяческие границы. Сам он предпочитал держаться в стороне, ожидая распоряжений, и никогда ничего не просил. Казалось, ценнейшей наградой за службу он почитал саму службу. Что касается короля, то его вполне устраивала вечная грызня приближённых и он сам подогревал её с мастерством опытного интригана, нарочно стравливая своих любимцев.
Решение Людовика осесть в Плесси-ле-Тур Оливье и Тристан одобрили, только медик затаил досаду: стройка на улице Сент-Андре-Дезарк грозила остаться без его присмотра. Король остановился, заложил руки за спину, всмотрелся вдаль. С галереи его обзору открывался весь внутренний двор замка, охраняемый шотландской гвардией, крепостная стена и подъёмный мост. Далее простиралась ещё одна стена с железными остриями и четырьмя вышками, прозванными «воробьями» за их крыши, схожие с птичьими хохолками, а затем открытое пространство под прицелом арбалетчиков. На этом пустыре произрастал вековой дуб, оставленный при выкорчёвывании деревьев ради практических функций: могучие ветви его иногда заменяли виселицу, где встречал свой конец какой-нибудь разбойник или нарушитель границ. То, что находилось за пределами внутреннего двора, Людовик видел нечасто. Он хотел было выйти, чтобы проверить свои владения, но раздумал.
— Огонь, — страдальчески проговорил он, положив ладонь на грудь. — Горячие зубья раздирают мне нутро. Мэтр Жак, ты уверял меня, мошенник, в чудотворной силе твоей микстуры, но ни от неё, ни от твоей мази из армянского болюса я не вижу облегчения.
— Я не раз говорил вам, государь, что вам следует придерживаться умеренности в питании. Только тогда, когда вы последуете моей рекомендации, снадобья возымеют действие, — сварливо ответствовал лекарь, взяв короля за запястье, чтобы подсчитать пульс. — Гм! Учащён. Употребляйте в пищу меньше мяса. Я сам буду проверять подаваемые к столу блюда.
— Отказаться ещё и от этого удовольствия! — капризно проворчал король. — Умеренность во всём!
— Гм, гм! — пробормотал себе под нос Оливье, многозначительно переглянувшись с Тристаном. — Метит в хозяева на государевой кухне! Не хочет ли он инкрустировать потолки в своём доме драгоценными камнями? Приют на берегу!
— Судя по его аппетитам, он хочет выстроить дом из драгоценных камней! — так же тихо ответил Тристан по-фламандски.
Мистоден, оглянувшись на хозяина, выжидательно насторожил безукоризненно затянутые уши. Король, казалось, остался глух к перешёптыванию фаворитов. Он цокнул языком и кивнул псу.
— Мэтр Жак, Оливье, оставьте нас! — приказал Людовик усталым голосом, затем, когда те удалились, знаком повелел Тристану приблизиться.
— Не выразить, как я рад, куманёчек, что вернулся сюда! — доверительно проговорил король, оставшись наедине с прево. — Только в Плесси-ле-Тур я могу чувствовать себя спокойно, здесь боль на время отпускает меня.
— Вам нездоровится, сир. Не вернуться ли во внутренние покои? — предложил Тристан.
Король сделал отрицательный жест рукой. Мыслями он пребывал далеко от замка, уносясь в чащу, где безраздельно хозяйничала рыжая осень.
— Погоди, останемся ещё. Здесь сподручней смотреть и мечтать. Что ещё остаётся дряхлому старику, запертому в крепости, как в тюрьме? — вздохнул Людовик. — Ты счастлив, друг мой Тристан, ты можешь рыскать по лесу сколько угодно. Ведь ты и сегодня пойдёшь с дозором, а, куманёк?
— Непременно, сир, — вытянулся Тристан Отшельник. — Я должен лично удостовериться, что ничего не случилось за время моего отсутствия. Признаться, государь, это занятие сколь увлекательно, столь и опасно. В чаще встречаются разные звери, но мои ребята натасканы ловить их, в чём дадут фору даже шотландцам.
— Шотландцы! Славные малые! — усмехнулся король, тонким слухом уловив в голосе любимца ревнивые нотки. — Знаю, тебе не нравится, что они меня охраняют. Полноте! Уж для тебя, кум, у меня всегда найдётся дело.
— Вам стоит только приказать, государь.
— Проверь караулы, Тристан, особенно на мосту и на вышках, сам обойди замок дозором, осмотри лес. Пусть арбалетчики не смыкают глаз всю ночь. Мне неспокойно.
— Слушаюсь, государь! — поклонился Тристан, чувствуя, что король оставил его совсем не за этим.