Наступил май, когда обутые в сандалии ноги отшельника ступили в зал для приёмов замка Плесси. Эти пропылённые сандалии, скромная монашеская хламида, плащ с капюшоном, посох, старческая седина резко контрастировали с роскошью помещения и богатыми одеяниями придворных. Отец Франциск держался спокойно и с достоинством. Людовик на глазах у всей свиты преклонил колени на мягкую, расшитую лилиями подушку, услужливо положенную на пол Оливье ле Дэном, и склонил голову, принимая благословение старца. Затем король задал всё тот же вопрос, ответа на который безуспешно допытывался у предшественников Франциска из земель Калабрии:
— Святой отец и дух Господень, в вас сущий, можете ли вы продлить мои дни?
— Я хотел бы это сделать, но на этой земле я всего лишь бедный грешник, как и вы. Бог может всё, — твёрдо произнёс Франциск из Калабрии.
Король, обманутый в своих чаяниях, горестно вздохнул.
Тристан, носящий фамилию Отшельник, ощутил на себе мудрый, проницательный взгляд настоящего отшельника, и ему почудилось, будто старец знает, что делается у него на сердце, видит то, что он прятал от самого себя. Великий прево нахмурился и, пригнув голову, спрятал глаза. Ему не хотелось, чтобы прозорливый монах узнал о цыганке.
* Т.е. произведёнными в городе Аррас.
** Вульгата — латинский перевод Библии.
*** Ульрих Геринг (? — 1510) — один из первых книгопечатников.
**** Булленбейсер — ныне исчезнувшая порода собак, предок современного боксёра. Существовали две разновидности: данцигский и брабантский.
http://www.bullenbeisser.de/Images/bb.jpg
***** Гильом Рим был казнён гентцами в августе 1482, Копеноль — в 1492.
========== Глава 15. Встреча, нарушившая спокойствие ==========
Больше года миновало с того дня, когда Эсмеральду, обвинённую в колдовстве и убийстве, спас от казни горбатый звонарь Квазимодо, укрыв под сенью собора. Больше года её, переставшую принадлежать самой себе, вертело и швыряло, как щепку в штормовом океане. Покоряясь чужой воле, пленница совершенно отринула прошлое, однако неожиданная встреча всколыхнула в ней всё, казавшееся навсегда угасшим.
В тот день Эсмеральда, постепенно расширяя круг прогулок, в сопровождении слуги — сильного и статного овернца, а также козочки впервые выбралась за черту города, чтобы осмотреть окрестности. Время она выбрала как нельзя более подходящее. В самом деле, когда пригревает солнце поздней весны, предвещая июньскую жару, с неба льётся трель жаворонка, цветут сады, которыми славится земля Турени, красавица семнадцати лет не может не развеяться и не повеселеть. Девушка упивалась теплом и свободой, весело окликала забегающую вперёд Чалан. Прежнюю бледность сменил лёгкий загар, щёки разрумянились, чёрные глаза в обрамлении густых ресниц радостно сверкали. Навстречу шли два человека, от вида которых сердце цыганки сжалось от волнения, а затем быстро-быстро забилось так, что стук отдавался в ушах. Её спутник, насторожившись, с воинственным видом схватился за рукоять кинжала, поскольку прохожие не внушали ему никакого доверия.
Незнакомцы были одеты вычурно и пёстро, их наряды и шляпы, знававшие лучшие времена, обтрепались от долгой носки. Тот, что постарше, вместо пояса обмотался красным шарфом с бахромой. Они не носили башмаков — не то из-за тепла, не то из-за того, что вовсе не имели обуви, и оставляли в пыли следы босых ступней. Их кожа отливала благородной бронзой, их волосы и бороды были черны, а зубы белы, как сахар. Мужчины того народа, что похитил маленькую Агнесу у матери, оставив взамен мальчишку-уродца, о чём-то переговариваясь, приближались к ней. Извержение Везувия не произвело бы на девушку такого впечатления, как двое цыган на пустынной просёлочной дороге. Поражённая, она остановилась. Поравнявшись с Эсмеральдой, один из цыган, помоложе, окинул её плутоватым взглядом, но товарищ что-то прошептал ему на ухо. Они ускорили шаг и прошли мимо.
— Явились, откуда ни возьмись, проклятые сарацины! — брезгливо сплюнул слуга, переводя дух.
— Давно они пришли в Тур, Готье? — спросила Эсмеральда, хватаясь за грудь, унимая рвущееся дыхание. — Почему же я не встречала их раньше?
Её сопровождающий пожал плечами.
— По мне, так лучше совсем не встречать этих поганых язычников! Ещё в прошлом году цыгане налетели сюда, как саранча, но на зиму, хвала Создателю, куда-то попрятались. Видно, прибились там, где их привечают, а, как пригрело, вернулись опять. В город им входить запрещено, так они шастают по округе, воруют всё, что плохо лежит. Они напугали вас, госпожа?
— Нет, Готье, милый Готье, если бы ты знал, что эта встреча значит для меня! Не знаешь ли ты, где остановился их табор?
— Где-то на берегу Шера, точно сказать не могу, — ответил удивлённый Готье. — Не худо бы спросить у девиц, что бегают к цыганкам гадать на суженого.
— Найдём же их, скорее! — вскрикнула Эсмеральда, готовая пуститься вдогонку за цыганами, забыв и презрев все предостережения Тристана. Точно так же чувствует себя прирученная птица, завидевшая вольную стаю. Она не понимает, что сородичи не примут её, что она погибнет — она знает лишь одно: нужно воссоединиться со своими. Птицу удерживают прутья клетки, о которые она исступлённо бьётся, Эсмеральду не пускал преданный Великому прево телохранитель.
— И не просите, госпожа! — покачал головой Готье, неуступчивый, как все овернцы. — Мессир Тристан шкуру с меня спустит, если узнает. Да и к чему вам цыгане? Они молятся своим языческим идолам и, говорят, занимаются колдовством. Я к ним не пойду, нет!
К его изумлению девушка упала перед ним на колени, схватила его руки, покрывая их быстрыми горячими поцелуями, бормоча и умоляя отпустить, позволить взглянуть на табор хотя бы одним глазком. Слуга, не ожидавший ничего подобного, замер, ошарашено озираясь, не зная, что делать. Он разрывался между долгом перед грозным Тристаном и искренним желанием услужить госпоже.
— Готье, прошу тебя, помоги мне! Ты считаешь меня госпожой, но не знаешь обо мне всей правды! — со слезами в голосе причитала Эсмеральда. Она не должна была открывать правду о своём прошлом, но какое значение запрет имел для неё сейчас? Девушка выдала тайну смущённому столь бурным натиском овернцу. — Я… Я цыганка, Готье, такая же, как они, я из их племени, я должна увидеть их! Меня зовут не Агнеса, а Эсмеральда! Это цыганское имя. Видишь, как я доверяю тебе? Не бойся хозяина, он никогда не узнает. Откуда ему знать? Он сейчас в замке и неизвестно, приедет ли в город. А если приедет, то кто ему скажет, что мы с тобой ходили в табор? Я ничего не расскажу, и ты молчи, но сейчас отпусти меня! Позволь мне встретиться со своим нардом!
— Не надо, госпожа! Встаньте, прошу вас! — вырывался несчастный слуга.
Эсмеральде мало-помалу удалось растопить стальное сердце самого Тристана л’Эрмита. Разве мог устоять против неё обычный мужчина? Готье колебался, но в конце концов, не в силах смотреть, как девушка, к которой он искренне привязался, стоит на коленях в пыли, сдался настойчивым мольбам. Он с шумом выдохнул, помог Эсмеральде подняться, отряхнул её платье, свистнул козочке и предложил начать поиски. Кто ищет, тот обрящет. Не прошло и часа, как Готье, расспросив трудившихся в ближайшем винограднике крестьян, привёл хозяйку к табору. К горлу девушки подкатил комок, стоило ей увидеть ветхие цыганские повозки в ложбине на берегу Шера. Она жадно смотрела на оборванных мужчин и женщин, на бегавших взапуски полураздетых чумазых детей, на тощих собак и лошадей, на жалкие очаги, сложенные из речных камней. Цыгане, не обращая внимания на пришлых, занимались повседневными делами. Мужчины плели корзины, либо чинили сбруи или латали башмаки; женщины варили пищу, полоскали тряпьё в реке, покрикивали на детей, а иные просто праздно ходили по лагерю, томно раскачивая бёдрами. Эсмеральда сделала шаг вперёд. Это не был её родной табор, но всё же то были цыгане, к которым её неудержимо тянула кровь.