— Забудь всё, что она тебе сказала, или, клянусь Магометом, я брошу тебя в подвалы Плесси, где крысы сожрут тебя заживо! — приказал он, страшный в своём показном спокойствии.
— Я понял вас, господин! — просипел поверженный Готье. — Я забуду, она не говорила мне ничего!
Он шевельнулся, пытаясь коснуться губами руки, только что нанесшей ему жестокие удары, но Великий прево отшвырнул его, точно щенка.
— Эй, Жак! — крикнул Тристан слуге, поджидавшему за дверью и немедленно явившемуся на зов хозяина. — Запри этого бездельника в подвале, да подержи пару дней на хлебе и воде. И прибери здесь, — брезгливо указал он на пол, где остались казавшиеся чёрными в свете свечей маслянистые пятна. Королевский кум глядел на них, по-звериному раздувая ноздри. Жажда мщения ещё клокотала в нём.
Цыганский табор погрузился в тяжёлую дрёму. Погасив костры, люди забрались в повозки, укрылись тряпьём, тесно прижавшись друг к другу. Тощие псы свернулись клубком, изредка повизгивая или почёсываясь во сне. Спутанные лошади щипали траву. Ферка, мучимый бессонницей, сидел под ивой на том самом месте, где днём красавица Эсмеральда подарила ему несколько сладостных минут. От реки поднялся туман, затрещал невидимый во тьме козодой. Молодой цыган вздыхал, заплетая быстрыми смуглыми пальцами косичку из трав. Ночной покой не остужал его любовного пыла, все его помыслы были полны таинственной пленницей синдика. Внезапно ему сделалось не по себе. Чуткое ухо цыгана уловило едва слышный шорох. Ферка почувствовал чьё-то враждебное присутствие и ледяной, первобытный ужас парализовал его. Некто зловещий — человек ли, призрак или волк — осторожно крался вдоль табора. Он остановился в двух туазах от того места, где притаился цыган.
— Кто здесь? — хотел крикнуть Ферка, но промолчал из опасения выдать своё укрытие и тем самым лишиться головы.
Затаив дыхание, благодаря небо и иву, спрятавшую его за ветвями, он вслушивался, ища подтверждения движениям того, чужого. Ферка вспомнил рассказы, родившиеся у самых первых бивачных костров, жуткие легенды о том, кто бродит по ночам, кто не знает покоя и всё ищет, ищет кровь живого существа, чтобы испить её всю до капли, утоляя ненасытную жажду мести. Мулло* приходит к тем, кто повинен в его смерти или к тем… кто позарился на его собственность. Ферка сжал рукоять кинжала. Он понимал, что стальное жало не поможет ему против нечисти, и, к своему счастью, не знал, что бессильно оно против человека, волей судьбы сделавшегося его врагом. Но всё же так было спокойнее. Рукоять нагрелась под рукой и стала как живая.
Ферка напрягал все свои чувства, но не услышал больше ни единого звука, доказывающего присутствие чужака. Осмелившись, цыган выбрался из укрытия и, предупреждающе выставив вперёд руку с оружием, прокрался ему навстречу. Там, где только что стоял незнакомец, никого не было. Он словно растворился во мгле, заросли скрыли его. Скоро распрямится трава, примятая его ногами, тогда никто не сможет сказать, действительно ли в табор приходил враг, или только привиделся он пылкому воображению юноши.
Стража у городских ворот, разбуженная в неурочный час, солдаты, стерегущие заградительные цепи на улицах, могли бы приподнять покров ночной тайны, рассказать о том, перед кем открываются двери и падают засовы. Однако дозорные приучены держать язык за зубами. Спроси их — так никто не проходил по улицам и уж тем более не покидал города.
Тристан вернулся домой перед рассветом, стянул сапоги и, не раздеваясь, лёг на кровать. Среди груды подушек и одеял зашевелилось нечто живое, перед удивлённым мужчиной, сонно моргая, предстала Эсмеральда.
* Мулло — в цыганском фольклоре нежить, вампир.
========== Глава 18. Закат Людовика Благоразумного ==========
Эсмеральда, как ни была она взвинчена, всё же почувствовала, насколько глубоко ранили Тристана её слова, каким колоссальным усилием подавил он злость, признав себя побеждённым. Цыганка видела, как он дёрнулся, словно от жгучего, рассекающего плоть, до самых костей пробирающего удара плетью. Взгляд, брошенный Великим прево напоследок, поведал ей всё. В первый миг девушке захотелось догнать Тристана, испросить прощения за нанесённую обиду, но гордость удержала её. Эсмеральда опустилась на пол, села, обняв колени, не обращая внимания на ластившуюся к ней козочку. Так, недвижимо, она ждала, не решаясь узнать, что её грозный господин сделал с несчастным Готье. В её душе гордость боролась со стыдом, возмущение — с сожалением.
— Чалан, ох, Чалан, — тихонько заговорила цыганка, обняв козочку, — что я натворила…
Животное, чуждое человеческих переживаний, вытянуло гибкую шею, поглядывая на хозяйку плутовскими глазищами с вертикальными зрачками. Через силу улыбнувшись, девушка почесала Чалан между рожек — не вызолоченных, как у Джали, но таких же острых и крепких.
Наконец Эсмеральда поднялась и крадучись, чтобы не привлекать внимания слуг, пробралась в покои Тристана. Она по собственной воле переступала этот порог — обычно королевский кум во время кратковременных визитов сам приходил к ней. Всё существо её замирало, однако цыганка, преодолев побуждение сбежать, осталась в пустой комнате, ожидая хозяина. Взобравшись на постель, сбросив платье, она улеглась, укрылась и сама не заметила, как задремала. Пробудилась она от того, что кто-то лёг с нею рядом. Завозившись спросонок, цыганка откинула одеяло, моргая, уставилась на смотревшего на неё во все глаза Великого прево.
Комната плыла в предрассветной мгле, за свинцовым сплетением рам розовел краешек неба. Тур ещё сладко дремал за закрытыми ставнями, наслаждаясь прохладой. Был тот час, когда сны наиболее чутки и сладки. Но волнующее зрелище, открывшееся королевскому куму, существовало наяву. У Тристана перехватило дыхание, как в тот миг, когда его мальчишкой, уча плавать, швырнули из лодки в середину пруда. Тогда, не успев испугаться, он ушёл под воду с головой, по-щенячьи забарахтался, пытаясь выбиться на поверхность. Вынырнув, он, отфыркиваясь, жадно глотал ртом воздух, а спасительная лодка удалялась всё дальше; человек, сидевший на вёслах, не заботился его участью. Маленький фламандец, задыхаясь, замолотил руками и ногами, стараясь удерживать голову над водой. Безошибочный инстинкт подсказал ему, что бояться, как и расходовать понапрасну силы, ни в коем случае нельзя. Жестокий метод обучения возымел действие. Тяжело дыша, Тристан выбрался на берег, где и упал, обессилевший. Он постиг первый серьёзный урок.
Луи Тристан л’Эрмит не мог похвастаться знатным происхождением. Природные смекалка, отвага и злоба — вот и всё, что он тогда противопоставил полному опасностей миру. Он был жилистым, ловким и недоверчивым, точно молодой волчонок. Другого и не взял бы к себе на службу Артур де Ришмон. Прирождённый воин, с детства закалённый муштрой, он не умел проявлять нежность — она не пристала ему, и негодовал, и терялся в ответ на ласку. Он, досконально изучивший закон власти и оружия, пользовался непреложным правом сильного, в том числе и в отношениях с женщинами. Но впервые женщина сама искала его общества.
— Не заблудились ли вы часом, сударыня? — язвительно спросил Великий прево, справившись с оторопью.
— Я ждала вас, монсеньор, — тихо произнесла Эсмеральда, прильнув к нему. — Где вы были?
Тристан ощутил прилив знакомого волнения и разозлился. О, он хорошо теперь знал эти трюки, понимал, зачем мнимая цыганка поджидала его, зачем добровольно приносила себя ему в жертву. Чего ещё ждать от отродья публичной девки из Реймса?